Иерусалимская Ариадна есть Раав, освободившая из Иерихона шпионов Иисусовых обвязанною у окна червленою веревкою. Сия веревочка вождь нам есть во многосвязанных чертогах дома Божиего, разделяющая Фареса от Зары, свет от тьмы
[197].
Сею веревкою межует Навин землю, а по сей мере кушает Иезекииль священные хлебы и воду. «Веревка червленна – уста твои». «Видел, и се муж и в руке его веревка землемерная». «Ею же мерь…» «Возмерится вам».
К чему желать все перезнать? Ненасытная есть забава гулять по соломоновским садам и домам, а не все высмотреть. Искать и удивляться значит то же. Сие движение веселит и оживляет душу, как стремление текущую по камням воду. Но при полном открытии всего-навсего исчезает удивление. Тогда слабеет аппетит и приходит насыщение, потом скука и уныние. 1000 лет и один день – одна фигура и 1 000 000 их есть то же. Если что непонятно, закричи с Варухом: «О Израиль! Сколь велик дом Божий! Велик и не имеет конца». «Сие море великое…»
Предел 17-й
О змие
Моисей между прочими фигурами занял у египетских священников и икону змия, образующего Божию премудрость. «Змий же был мудрейший…» А когда одна фигура, то и вся Библия есть змий. Возносит его Моисей в гору, чтоб не умер Израиль. То же и евангельский змий сказывает: «Если я вознесен буду от земли, тогда все привлеку к себе». Змий сей, ползая по земле, всю сию Моисеева мира систему и Адама со всем здесь населенным родством портит. Они все остаются дурными и невкусными болванами, поколь не раскусить ему голову. Голова его есть седмица. Итак Библия есть змий, хоть одноглавый, хоть семиглавый, а растопчет ему голову почивающий в солнце. Избраннейшая фигур фигура – солнце есть и мать, и дева, испускающая из ложесн принятое от Бога вечности зерно. «Тот твою сотрет главу». Итак, змий останется одним только подножием сидящего в солнце. Тогда все оживляется, а мертвецы встают к точке своей. В другом случае черный сей дракон, вод горьких бездну изблевывая, апокалиптической облеченной в солнце сына жены, потом всю обетованную землю потопляет, но жене даются орлиные крылья, дабы родила не в подлом месте и не смертное. «Восхищенно было дитя ее к Богу».
Сей есть гордая денница, сатана и враг ангелам, херувимам и всем носящим Господа фигурам. Не терпит смотреть Соломон как на орла, парящего к солнцу, не к солнышку, так и на гнусное сего змия ползанье. И чуть ли не сей поминается в притчах раб воцарившийся; а дабы сие не последовало, почивший во львином рве Даниил вкидает сему аспиду в адскую челюсть хлебец, испеченный из смолы благовонных деревьев и тука, и хлопчатой бумаги. Все сие есть вечности фигуры. «Смирна, и стакти, и касия». «Дающего снег свой, как шерсть (хлопок)». «И тука пшеничного, насыщая тебя».
От сей нашего Даниила чудной пилюли змий лопнул.
«Тот твою сотрет главу». Встает и Иона от лица Господнего. Се муж, чудовищу в брюхо ввергает его Бог. Тогда спасается все священного сего мира селение с людьми его. Ниневия значит жилище, а Иона есть голубь.
«Дерзай, земля… дерзайте, скоты полевые». «Чада Сиона, радуйтесь, ибо дал вам пищу в правде!» Лицо, от которого восстает Иона, львиный ров, печь, смирною дымящая, ковчег и киот, Самсонова и Адамова жена, ризы Иосифовы, чертог солнечный вечного есть то же. «Одевающийся светом, как ризою». «Тот твою сотрет главу». Сего рыкающего дьявола растерзав, Самсон находит в трупе его сладость вечности.
Сие делается при городе Фамнафе. Фамна значит образ. «Тот твою сотрет главу». Моисею подражает наперсник, называя истину светом, просвещающим всякого человека, пришельца в сей символический мир. Он ставит предтечу на место главной фигуры солнечной.
«Да свидетельствует о свете…» «Был светильник…» Но меньшее солнышко есть больше великого. «Оному подобает расти, мне же уменьшаться».
Сей судия израильский разоряет все ветхое фигур ползанье, обновляет естество наше, претворяя невкусную воду в куражное вино и придавая всей Библии сот вечности. «Дастся мне всякая власть…» «Тот твою сотрет главу».
Сего просят Давид с Моисеем, воплем возбуждающие уснувшего на коленях своей Далилы. «Да воскреснет Бог…»
«Встань, Господи, и да рассыплются враги твои!» «Почил в день седьмой…»
Катавасия, или снисхождение
[198]Окончив другой пример, опять сказываю, что в Библии иное на лице, а иное в сердце. Так, как Алкивиадская икона, называемая по-эллински σηληνóϛ, с лица была шуточная, а внутри скрывала великолепие Божие. Благородный и забавный есть обман и подлог, где находим под ложью истину, мудрость под буйством, а во плоти – Бога. Вот прямое, именуемое у древних эллинов ποίημα, то есть творение! А такие писатели суть точные пииты, и нимало не дивно, что Моисея зовут обманщиком.
Сей змий нарочно создан; да надругаются над ним сборища нагло судящих! И не дивно, что для сих лесов из высоких Божиих гор рождается не лев или орел, но мыши, ежи, совы, удоды, нетопыри, шершни, жабы, песьи мухи, ехидны, василиски, обезьяны и вредящие соломоновским виноградам лисицы. «Испытайте писаний!»
Конец! И святому Богу слава!
Книжечка о чтении Священного Писания, нареченная жена Лотова
[199]Любезный друже Михаил!
В самом открытии наместничества Харьковского, во время непрестанных осенних дождей, прогоняя скуку, написал я сию книжицу в монастыре Сеннянском. Сей монастырек подарил Печерской лавре святой Иустин, митрополит Белгородский, в котором он часто уединялся ради горних садов и чистого неба. Брат мой, Иустин Зверяка, бывший тогда игуменом, не мог чувствовать вкуса в Жене моей Лотовой. Однако был типографом и забавлялся книгами эллинскими и римскими. Но ты, любезный друг, имеешь вкус не зверский. Можно ли мне не сказать о тебе (в полуночном каноне первого гласа): «Явился ты Аврааму, чистейшую часть Богословия показывая»?
Все богословствуют, но не по Аврааму. Все вкушают и жуют, но не по Иаковому сыну.
