Афанасий. Чудно, что старику Товиту очи заслепила падшая сверху грязь воробьиная.
Ермолай. А разве не грязь затаскала источники Иеремиины, осыпала колесо Исаино? Что есть грязь теплая, если не стихийная душа с телом? Представь грязное гнездо с воробьем глазастым, а над трупом – быстрозорного орла; тогда вспомнишь сие: «В которой земле вселяется свет, тьме же какое есть место?», «Птицы да умножатся на земле…» «Есть тело душевное, и есть тело духовное».
Яков. А мне всплыл на сердце сей Соломонов узелок: «Ничто не ново под солнцем».
Афанасий. А тебе в солнце вместо колеса приснился узелок, какой ты тут узелок нашел? Его тут никогда не бывало. Мне кажется, Соломон просто говорит, что в свете все старое: что сегодня есть, то ж и прежде всегда было.
Яков. Высморкай же нос, тогда почувствуешь, что в сыновних и отцовских сих словах тот же дух. «Все, как риза, обветшает. Ты же тот же есть». Разве ты позабыл: «В какой земле вселяется свет…» Подними ухо и услышь, что все ветошь есть под солнцем, но не то, что сверх солнца. И самое солнце есть ветошь, тьма и буря, кроме одного того: «В солнце положил селение свое…» Божие слово и духом Божиим должно дышать. Закройся ж в уголок и кушай свою ветошь: силы в тлении нашли неувядающую пищу того: «Я цвет полевой и крын удольный». «Съедите ветхое и ветхое ветхих и ветхое от лица новых вынесете…» «Похожу в вас…»
Ах! Когда бы ты раскусил хоть сии его слова: «Нет блага человеку, кроме того, что ест и пьет».
Слушай же далее: и сию видел я, что от руки Божией есть, потом сказывает о мудрости, разуме и веселии. Если есть мудрость, тогда есть насыщение и веселье; но когда мудрость в Боге, для того выше сказал: «Мудрого очи его во главе его, а безумный во тьме ходит». А когда говорит: «Суета суетствий… нет изобилия под солнцем», не то же ли есть: «Вкусите и видитю… Плоть ничто, дух животворит…»
Ермолай. Теперь солнцу течение свое далее простирать некуда. Пришло к главной своей точке и стало в твердом стоянии. А остановил оное: «Говорит солнцу, и не восходит…» (Иов, гл. 9). «Повелел буре и стала тишина». «Да станет солнце… и стало солнце…» (Навин, гл. 10).
Тут решение всем звездочетским фигурам и знакам небесным, как дышит Божий вопрос к Иову: «Разумел ли ты союз Плиад и ограждение Орионово открыл ли ты?» Или: «Откроешь знамения небесные во время свое и вечернюю звезду за волосы ее привлечешь ли?» (гл. 38). «Истают все силы небесные, и совлечется небо, как свиток, и все звезды падут, как листья с лозы» (Исайя, гл. 34). Тут собираются все божественные звездочеты. «И пав, поклонилися ему…» «Твой день и твоя ночь…» «Тебе приносит хвалу вся тварь…»
Тут предел луне и звездам. Пока пришел, стал вверху, где был отрок.
Яков. Взбрел же мне: на ум предревний Зороастр с песнею: Кύοϑι µάϰαρ; παδερϰήϛ ἒχων αἰώνιον ὂµµα, то есть «Услышь блаженный, всевидящее имеющий вечное око».
Афанасий. Многие говорят, будто он сие пел солнцу.
Яков. Но может ли солнце одним взором сие видеть, хоть на одной поверхности земли? Взор его не присносущный. Так думали в Персии те тяжкосердые, которые, не взойдя к образуемому, погрязли в образующей стихии. Пускай же и так, а мы с Израилем воспоем сию песнь тому: «Воссияет вам, боящимся имени моего, солнце правды… престол его, как дни неба».
А видали ль вы когда символ, представляющий дождевое облако с радугою? А возле него сияющее солнце с подписью: «Ни дождя, ни дуги без солнца». Так Библия: «Пока найдет дух от Вышнего». Вспомните Михаила, поднявшего шар и вопиющего: «Кто, как Бог?» Вспомните старинных любомудрцев речение сие: «Центр Божий везде, окружности нигде». Вспомните ж и жерновный уломок, сокрушивший темя Авимелеху. Разве жерновный камень не то же есть колесо? Кажется, что…
Афанасий. Вот и третий принялся гнуть те же дуги с лукошками и обручьями. Сколько видеть можно, вы скоро накладете в счет ваших колес решета, блюда, хлебы, опресноки, блины с тарелками, с яйцами, с ложками и орехами и прочую рухлядь. Я помню, что в Иаковлевском лесу, называемом уламлуг (?), находится множество орехов. Придайте горох с бобами и с дождевыми каплями, в Библии, думаю, все сие есть. Не забудьте плодов из Соломоновых садов с Иониною тыквою и арбузами. Наконец, и Захариин семисвечник с кружечками и с горящим в ореховидных чашках елеем; а чашка есть большая часть шара, нежели тарелка, а тарелка – нежели ваш обод. Итак, будет у вас полный пир голодный.
Яков. Что же ты думаешь?
Афанасий. Думаю, что не преминете сие сделать, а я вас запру в пустую горницу.
Яков. Не устыдился всеблагий Бог, одевающийся светом солнечным, и в тленных пеленах скрыться так, как плод в ничтожном зерне; и сокровище, утаенное в рубище, тем приятнее, когда найдется. И как Иона с головою своею есть ничто и один из числа слепых и недужных, лежащих при Божием пути, так и тленная тыква, начало, и рождающаяся, и погибающая, может быть, тень вечного, прохлаждающая Иону. «Осенил ты над головою моею…» Иона – значит голубь. Око его смотрит в вечность, тенью тыквы образуемую. Если б Захарьин свечник не был символ, а масличное дерево – эмблема, никогда бы он не сказал: «Видел…» Видеть светильник и маслину – значит чувствовать разум, соблюдаемый в сих фигурах, которые давно уже изображены в мойсеевских книгах; и не иное значит, что пророчит Иоиль по излиянии духа: «Сны узрят и видения увидят». То ли тебе дивно, что мы в сей Божией земле толчём, роем и находим вечность его? Не слыхал ли ты, что говорит приточник о Библии? «Все сделал Господь себя ради».
И не догадается, что проклят похищающий что-либо от тления иерихонского с собою? Не можем ли чувствовать, что Библия тем есть книга богословская, что ведет нас единственно к ведению Божию, скинув все тленное? Все тут земное разоряется да созиждется скиния нерукотворенная Вышнему. Конечно, забыл ты зарывшего в землю талант. Вспомни блудницу Фамарь; сия женщина тем одним оправдалась, что нашлось у нее кольцо, и гривна, и посох Господние. Вспомни, что земля, рождающая соль, ни к чему уже другому не способна. Куда годится руно сие подлое, если не оросится каплями превыспренней росы, если разумом собственных своих рук не прикроет Вышний? «Сотвори мне величие, сильный…» Весь сеннописанный мрак разоряет, всю тления воду бурею своею возмущает, все неопалимо палит во всесожжение – до единого его дым духа, со всего града сего, вверх столпом возьмется и дышит по Вселенной… «Не дам славы моей иному» (Исайя). «Смирна, и стакта, и касия от риз твоих…»
Афанасий. А я не думаю, чтоб Каин с Ламехом или Саул с Исавом внушали нам своею фигурою присносущие Божие. Как же: «Все сделал Господь себя ради?» Сие же можно сказать о филистимах, а может быть, и о крылатых ваших быках с летучими львами и прочих сплетнях.
Яков. Если бы вы изволили рассудить потоньше, никогда бы сего не сказали; для того-то нам внушается тьма, дабы открылся свет. Кто научил, что такое есть кривое, тот давно показал прямое. Чувствуют, что один взор, познав черное, познает вдруг и белое. Не забывай вопроса: «Тьме же какое есть место?» Саул с Давидом представляют тебе два естества, с собою борющиеся: одно селением света, другое – жилищем тьмы. Когда Ламех убил мужа, Саул изгнал Давида, а Иона в ките страдает, тогда Библия прекрасных вечности очей, землею засыпанных, открыть не может. Тогда в земле израильской царствует голод, а жажда при источнике (воды) Иакова.
