«Да ведь он действительно только и ждал, когда я произнесу это, – осенило ее. – Боялся порвать со мной сам, боялся, что я наделаю глупостей, в которых обвинят его! Полгода человек приходил сюда из страха быть обвиненным в том, что могло бы со мной случиться… Какой же он лицемерный… а я – дура. Наивная, глупая, слепая дура, цеплявшаяся полгода за человека, которому никогда не была нужна. Я поверила в искренность его возвращения, думала, что он меня любит. И ведь все так и было – как бывает только в самом начале отношений: мы рвались навстречу, боялись расстаться даже не мгновение. Мы друг для друга снова были словно глоток воды, без которой нет жизни. А потом, когда страсти утихли, любовь перешла в привычку, а чувства угасли, мы начали давиться друг другом, и этот самый глоток оказался уже не спасительным, а смертельным. Никита побоялся захлебнуться, всегда боялся, что придется двигаться дальше, принимать какие-то решения. Он этого не хотел, а я своим видом только напоминала ему о неотвратимости этого шага. Что ж, мы его сделали, этот шаг».
Она выбралась из постели, с отвращением стянула с нее белье и отнесла в ванную, сунула в бак и закрыла крышку. На раковине в стакане осталась одна зубная щетка – ее, исчез одеколон и тюбик зубной пасты, которой всегда пользовался Никита. Лене вдруг стало смешно: даже пасту забрал, хотя там оставалось меньше трети тюбика.
– Истинный дворянин! – выдохнула она сквозь истерический смех.
Сон сняло как рукой. Лена перебралась в кухню, сварила крепкий кофе и, подставив под ногу стул, уселась у открытого настежь окна. Ночь выдалась теплой, безветренной, огромная луна висела прямо над ее двором, и Лена засмотрелась на тени, мелькавшие на ее поверхности. «Надо же… я думала, что мне будет больно. А я сижу, пью кофе и рассматриваю луну. Завтра будет новый день, в который я шагну без Никиты, а мне это не кажется невозможным, как раньше. Наверное, я давно была к этому готова – как и он», – думала она, помешивая кофе в чашке. Странное облегчение, которое она испытала, когда за Кольцовым захлопнулась дверь, не покидало ее, а напротив – это ощущение становилось только сильнее, как будто распрямлялась спина после многолетнего таскания на ней неподъемного груза, заставлявшего пригибаться к земле.
– Почему я раньше этого не сделала? Боялась, что без него будет хуже? Да, моя коронная фраза «без него хуже, чем с ним»… Вот Юлька посмеется.
Спать совершенно не хотелось, поэтому Лена, устроившись в постели, открыла крышку ноутбука и занялась тем, чем обычно занимаются люди, страдающие от бессонницы, – вошла в Интернет. У нее было несколько любимых сайтов со стихами, к которым она обращалась всякий раз как к своеобразной книге предсказаний. Вот и сегодня, выбрав наугад вкладку, она щелкнула по первой попавшейся на глаза страничке и принялась читать, с каждой секундой все отчетливее понимая, что это именно то, о чем она думала последние недели:
Мир есть любовь, эта истина неоспорима,
Но он двулик, хоть правда видна, как днем:
Есть человек, который проходит мимо,
И есть человек, который навеки в нем.
Эта любовь зачастую нас всех губит,
Но нет никого, кто жил бы, хоть раз, не любя.
Есть человек, который – тебя любит,
И есть человек, который любит – себя.
Даже в аду, даже в самой зловонной луже,
В каждый из месяцев, в каждой из сотен лет
Есть человек, которому ты – нужен.
И есть обязательно тот, которому – нет.
Долго его провожаешь в метро взглядом,
Но понимаешь, что вот он – важный ответ:
Есть человек, который всегда – рядом.
И еще тот, которого рядом – нет.
[1]– Почему это не попалось мне на глаза раньше? – пробормотала Лена, закрывая вкладку. – Ведь это именно то, что я старалась осознать последние полтора года, все то время, что встречалась с Никитой. Юлька была права, когда говорила: «Сохрани остатки самоуважения, сделай первый шаг сама». Это оказалось не так уж больно, как мне представлялось. Не он от меня ушел – а я сама попросила его уйти. И этот его уход – окончательный, больше я ни за что не позволю себе возвращать того, кто не хочет быть со мной и совершает над собой усилие из страха быть в чем-то виноватым. И мне теперь действительно легко.
Уснуть под утро с мыслью о том, что теперь в ее жизни все будет иначе, оказалось довольно приятно.
До пятницы Лена мучилась нехорошими предчувствиями, даже не обращала внимания на гипс и трудности, связанные с необходимостью передвигаться на костылях. «Что же такого может сообщить мне Дарья? Почему именно сейчас, а не тогда, во время беседы в прокуратуре? Что она могла вспомнить или о чем могла узнать? Кто к ней приходил, если посещения разрешены только родственникам? Почему же, выйдя из опасного состояния, она упорно ищет встречи со мной и хочет помочь ему доказать невиновность? Ведь доказано, что переписка велась с ее ящика, он не был взломан, значит, это она писала. Или тот, кто знал пароль. Кто мог это знать, кроме близких? Сам Жильцов? Ерунда – зачем бы он стал от имени жены переписываться с человеком, имя которого она едва вспомнила, когда ее об этом спросили? Падчерица? Ей тринадцать лет, и все близкие в один голос твердят о том, что у них с Дарьей прекрасные отношения, девочка считает ее матерью, хоть и не называет так. С чего бы благополучному ребенку, которого любят и не обижают, вдруг таким нелепым образом подставлять свою мачеху? Виктор не изменил своего отношения к дочери, в ее жизни все шло по-прежнему, и уж точно Дарья никак и ни в чем не ущемляла Олесю. Все, конечно, бывает, и в переходном возрасте дети способны на разные дикие выходки, но в этой семье не было никаких предпосылок к этому. Нет, девочка тут ни при чем. Тогда – кто?» Все эти вопросы терзали Лену днем и ночью, она плохо спала и каждое утро, с трудом открыв глаза, благодарила собственную неуклюжесть, позволившую ей не ходить в таком состоянии на работу.
Утром в пятницу она проснулась с тяжелой головой, кое-как сварила кофе и выжала сок из яблок и груш, привезенных накануне Андреем, уселась в кухне и принялась строить в голове диалог с Дарьей. Паровозников вчера ни словом не обмолвился о предстоящей поездке, хотя уточнил перед уходом время, в которое заберет ее. О том, что Никита ушел от нее, Лена умолчала, а Андрей, разумеется, ничего не спрашивал, хотя не мог не заметить отсутствия кое-каких вещей Кольцова. «В конце концов, уж Паровозникову я точно не обязана ничего докладывать», – решила Лена, допивая кофе.
К приезду Андрея она успела принять душ и одеться и сидела в прихожей, размышляя, какую обувь выбрать.
– Чего тут думать? Берешь одну туфлю без каблука, обуваешься – и вперед, – вытаскивая из галошницы искомую пару, пробормотала она. – Теперь вся обувь у меня будет стоптана на одну ногу. Скорее бы сняли этот чертов гипс, под ним все чешется…
Паровозников позвонил по телефону и велел никуда не выходить:
– Сиди и жди, я поднимусь. А то, не дай бог, опять кувыркнешься, спортсменка.
Лена успела привыкнуть к его незлобивым шуткам по поводу ее вынужденной хромоты и уже никак не реагировала.
