– Отголоски образа, – объяснила она, беря Лену под руку и разворачивая в нужном направлении. – Иногда устаю от этого, но в целом, говорят, мне идет.
– Пока не поняла, но непременно разберусь, – пробормотала Лена, послушно следуя за подругой, стремившейся как можно скорее выбраться из заполонившей площадь перед метро толпы.
Юлька снимала квартиру в довольно тихом переулке с ограниченным автомобильным движением. Дворик был маленький, огороженный кованым решетчатым забором, над которым нависали тополя, довольно безжалостно остриженные службой озеленения.
– Видела, как тут? – кивнула на деревья Юлька, прикладывая к замку на воротах чип. – Приехали, обкорнали, и ваших нет. А от них в жару такая тень приятная была.
– Угу – и пух клоками, да? – мрачно возразила Лена, всю жизнь страдавшая от аллергии.
– Ой, да брось! Ты же была здесь в прошлом году – какой пух?
– Который «жара – июль», – усмехнулась Лена. – Я тогда весь отпуск на антигистаминных провела, на ходу засыпала.
– Ленка, ты становишься занудой.
– Слушай, а что же мы в магазин-то не зашли? – спохватилась Лена уже в подъезде.
– Обижаешь, начальница, все уже готово.
Воронкова действительно подготовилась к встрече с подругой, которую давно не видела, – круглый журнальный стол в просторной гостиной, обставленной дубовой мебелью, буквально ломился от закусок. Лена еще в прошлый приезд обратила внимание на обстановку в этой двухкомнатной квартире с высокими потолками и эркерами. Тяжелая мебель под старину, зеленые бархатные портьеры с кистями, на полу – паркет, в спальне большая кровать под полупрозрачным пологом, прикрепленным к витому крюку в потолке. Все это удивительно гармонично подходило Юльке, в этих интерьерах похожей на настоящую кинозвезду, как их представляла Лена.
– Переодеться хочешь? – предложила Воронкова, принеся из спальни легкий шелковый халат, и Лена с удовольствием сбросила пиджак и юбку, облачаясь в прохладную ткань. – Ты, надеюсь, ночевать у меня останешься?
– Думаю, что останусь, если не прогонишь. Самолет завтра днем, успею с утра в гостиницу заехать.
– И прекрасно. Есть шанс проболтать всю ночь, у меня завтра съемки только вечером, так что времени у нас полно.
– Судя по убранству, тебе явно есть что мне рассказать. – Лена кивнула в сторону накрытого стола.
– Как и тебе, дорогая.
Лена внутренне сжалась – нет, она не особенно хотела откровенничать с Юлькой о своем возвращении к Никите, знала, что она не поймет. Да и кто бы понял… Но, кроме Воронковой, ей и обсудить-то это не с кем, а на душе опять неспокойно. Почему все, что связано с Никитой, приносит ей моральный дискомфорт? Она так хотела вернуть его, а вернув, снова мучается от неопределенности своего положения, своего места в его жизни, его истинных чувств к ней. Да, он вернулся – но изменилось ли что-то в ее жизни? Похоже, что нет. И она снова внутренне несчастна, как и прежде.
Юлька меж тем успела разогреть в кухне огромную пиццу, принесла миску с греческим салатом и кувшин морса.
– Что, откупорим винцо? – Она кивнула на бутылки, и Лена улыбнулась:
– Смотреть на него, что ли? Да и расслабиться бы не помешало, я здесь все дни как в мясорубке. Как ты выдерживаешь этот город – вообще не понимаю.
– Я почти привыкла. Много работаю, некогда в себе копаться, – разливая вино в бокалы, сказала Юлька.
– Неужели это все, что есть в твоей жизни здесь? Работа и ничего больше?
– А что еще? – делая глоток, пожала плечами подруга.
– Не знаю, поклонники хотя бы. Ты никогда еще не выглядела так восхитительно, тебе очень идет этот образ. Думаешь, я поверю, что никто не попытался тебе хоть свидание назначить?
Воронкова чуть улыбнулась, глядя через Ленино плечо в стену:
– Разумеется, пытались. И попытки продолжаются. Знаешь, в чем парадокс? Чем сильнее я не хочу, тем активнее и настойчивее предложения. Время от времени я встречаюсь с режиссером – так, ничего серьезного, кофе после смены, иногда ресторан или прогулка где-нибудь. Но я действительно ничего от него не хочу.
– Что – парень так безнадежен? Или женат?
– Умен, неплох собой, приятен в общении. Разведен, детей нет. Но что это меняет? Я не хочу отношений, понимаешь? Я пока не готова, наверное.
– Или человек не тот.
– Может, и не тот. Точно так же, как и рядом с тобой.
Эта фраза подруги заставила Лену вздрогнуть и расплескать вино на колени:
– Черт…
– Нервничаешь? – спокойно спросила Юлька, протягивая ей салфетку. – Значит, я права.
– Откуда… кто тебе сказал?
– А кто должен был? Если грешишь на Андрея, то зря – он не из тех, кто побежит жаловаться. Ты просто забыла, что я давно тебя знаю и отлично чувствую. Ты снова стала несчастной и подавленной, у тебя дрожат руки – я прекрасно помню, как ты выглядела, когда встречалась со своим Дядюшкой Ау. Не могу только понять, как именно ты смогла убедить его к тебе вернуться? На коленях ползала? Лобызала барскую руку?
– Юля, не надо, – попросила Лена, отворачиваясь. – Ты его плохо знаешь, он другой, не такой, каким ты его рисуешь себе. В этом есть моя вина – я, наверное, сгущала краски в своих рассказах. На самом деле Никита хороший, интересный, талантливый…
Воронкова фыркнула:
– Сама-то веришь? Я тоже читала статью о его выставке. И вот поверь – у меня нет причин сомневаться в словах человека, ее написавшего. Он часто работает с нашей студией и портретов лучше, чем снятые им, я не видела.
– Пусть так… Никита просто более тонко организован…
– Ага – дворянин же, как это я забыла?
– Прекрати! Иначе я уйду.
– Я не держу. Мне только непонятно: как ты ухитрилась оказаться настолько слабовольной, что позволила ему снова войти в твою жизнь?
Лена отставила бокал и, тяжело вздохнув, проговорила:
– Ты не знаешь, что такое нервный срыв и приемы у психиатра! Не знаешь, что такое горсти таблеток, отключающих тебе все эмоции, не знаешь, как ходить в таком состоянии на работу! А он пришел, увидел это – и вернулся ко мне, и все наладилось!
Юлька закрыла рукой лицо и покачала головой:
– Почему сделала ты – а стыдно мне?
– Ты ни в ком не нуждаешься, ты сама по себе! А мне нужен кто-то, кому я буду нужна, о ком я смогу заботиться! Я однажды даже фотографировала вместо него. Увидела, что он устал и злится, попросила отойти от камеры и сама сняла все, что осталось. Понимаешь, я для него что угодно могу сделать, мне же не трудно, а ему иной раз нужна помощь, только он не попросит, потому что гордый.
Воронкова убрала от лица руку и почти с жалостью посмотрела на скорчившуюся в кресле Лену:
