Мы полезли на крышу, чтобы проверить – засохла пастила или нет. А заодно повыковыривать прилипших к ней насекомых.
– Скучно, – сказала Фатимка, доставая толстую муху из середины пастилы.
– Да, не весело, – согласилась я.
– Яблок хочется, – проговорила Фатимка.
– Ага. Только они еще зеленые.
– Вот их и хочется. С солью!
Я раскрыла рот, чтобы ответить, но ответить было нечего. Я – столичная штучка – не знала, что можно есть зеленые яблоки, и тем более с солью. Фатимка, которая была моим проводником по миру деревенских вкусностей, хмыкнула и чуть не опрокинула противень.
– Надо Жорика позвать, – сказала она.
– Он еще в гипсе, – ответила я.
– Тогда всех остальных.
– А куда пойдем?
– К Варжетхан. У нее самая вкусная яблоня.
Я выпучила глаза. Варжетхан, закадычную бабушкину подругу, я побаивалась. Она ведь была гадалкой и все про всех знала.
– Я боюсь, – призналась я.
– Нас много будет. Она тебя не заметит. Иди за солью, а я за ребятами.
Я сбегала домой, отсыпала в носовой платок крупной соли и побежала на место встречи – к школе.
Фатимка собрала там уже целую банду.
Яблоня Варжетхан росла в ее дворе, прямо под окнами. Старая гадалка любила под ней сидеть на низеньком раскладном стульчике, опершись подбородком с жиденькой бороденкой (да, у нее были не только усы, но и борода) на деревянную клюку. В это время двор замирал, и даже мухи старались облетать гадалку стороной, врезаясь в липучие ленты, развешанные перед дверью. Почему именно эта, самая обычная, яблоня считалась «самой вкусной», я не знаю. Фатимка говорила, что Варжетхан подсыпает в землю специальное зелье.
На самом деле к яблокам в деревне относились равнодушно. Если за обобранную черешню дети могли и крапивой по попе получить – ягоды возили продавать на рынок, то яблоки шли или на корм козам (мы собирали падалицу в большие тачки), или на сухофрукты. И только Варжетхан бдительно охраняла свою яблоню.
Даже издалека зеленые плоды обещали быть сочными, крупными, с прозрачной тонкой кожицей. Фатимка говорила, что это какой-то уникальный сорт яблок, которых в деревне больше ни у кого нет, возможно, они даже молодильные, как в сказке, поэтому Варжетхан их и стережет.
– А ты думаешь, сколько ей лет? – спрашивала меня свистящим шепотом Фатимка.
– Не знаю, столько же, сколько моей бабушке, – отвечала я.
– Нет! Ей лет двести! Или сто пятьдесят! – шептала Фатимка. – Она яблоко съест и помолодеет.
– Не очень-то она молодеет, – сомневалась я.
– Это она специально. Чтобы внимания не привлекать.
Не знаю, что тогда нашло на Фатимку, – к яблоне Варжетхан не рисковал приблизиться даже Жорик. Но мы – Фатимка собрала девять человек – пошли во двор гадалки.
– Чего это вы тут? – спросила молодая женщина из дома Варжетхан, которая торопливо снимала с веревки белье.
– Гуляем, – ответили мы.
Женщина посмотрела с подозрением, но не стала расспрашивать – побежала домой на плач ребенка.
Мы еще посидели в засаде, дожидаясь темноты.
Южные ночи удивительные, их как будто включают невидимым выключателем. Раз – и вдруг обрушивается темнота. Еще минуту назад было светло – и вдруг сразу наступила ночь. И солнце садится очень быстро, прямо на глазах уходит за горизонт. Кажется, что его кто-то тянет на веревке вниз.
Мы дождались темноты. Надо было выдвигаться. Из девяти человек мы остались вдвоем – я и Фатимка, остальные под разными предлогами разбежались. Конечно, тут испугаешься. Фатимка, пока мы сидели в засаде, рассказывала, что Варжетхан может превратить человека в крысу. И что ее борода и усы на самом деле волшебные – в гадании помогают и в колдовстве.
В общем, она так напугала нашу армию, что яблок расхотелось.
Мы с ней на цыпочках подошли к дереву и сорвали с нижних веток по яблоку.
– И что дальше? – прошептала я.
– Послюнявь, обмакни в соль и откусывай. Потом опять макай в соль и опять кусай.
Фатимка сидела и следила, чтобы я не забывала макать в соль и глотать.
– Ну как? Правда, вкусно? – требовательно спросила она.
– Ага, – ответила я, морщась и захлебываясь слюной от кислятины.
Зеленые соленые яблоки мне тогда совсем не понравились, но признаться в этом подруге я не могла, иначе она бы не считала меня деревенской. Фатимка нарвала мне еще яблок и проследила, чтобы я съела все.
– Надо распробовать, ешь, – приговаривала она, – от двух никакого вкуса и удовольствия. Надо много съесть. Тогда тебе понравится.
– Мне уже понравилось. – У меня выступили слезы и свело челюсть от оскомины.
– Ешь, это же яблоня Варжетхан! – воскликнула Фатимка.
– Домой пора. Меня бабушка уже заждалась.
– Ладно. Я тогда сорву еще два – на дорогу, – и пойдем, – согласилась Фатимка.
Она полезла на дерево и потянулась за яблоками. В этот момент раздался страшный грохот, как выстрел. Я, как учила бабушка, шлепнулась плашмя на землю и закрыла голову руками. «Война началась, немцы наступают», – подумала я и начала отползать в кусты, чтобы укрыться у партизан.
Тут заорала Фатимка, и я застыла в нерешительности – спасать подругу или ползти к партизанам. Бабушка на такой случай инструкций не оставляла.
Дружба победила. Я вскочила на ноги и, пригибаясь, побежала на выручку.
Фатимка лежала, подбитая, под деревом и орала благим матом. В доме закричал младенец. В окнах загорелся свет, и начали выскакивать соседи.
При свете картина вырисовывалась такая. Фатимка лежала на боку и держалась за попу. Над ней стояла Варжетхан с ружьем наперевес и ругалась настоящим русским матом.
Меня за ухо поймал сосед и даже оторвал от земли.
– Чья ты девочка? – спросил он, вглядываясь в мое лицо.
– Внучка Марии, дочь Ольги из Москвы! – закричала я.
Сосед выругался матом по-осетински.
Домой Фатимку несли на одеяле, а меня тащили за ухо. Варжетхан подгоняла меня клюкой, не переставая костерить Фатимку.
– Так, Фатимку положить на живот, – велела Варжетхан, когда тетя Роза открыла ворота и ахнула, – а с этой я завтра разберусь, – ткнула она в меня клюкой.
Поскольку на плече Варжетхан так и болталось ружье, с ней никто не спорил.
Следующий день был «худшим днем в моей жизни». И в жизни Фатимки тоже.
Варжетхан стреляла солью, но метко. Фатимка лежала на животе с перевязанной попой, над которой всю ночь колдовала гадалка. Сама покалечила, сама и лечила. Фатимка должна была пролежать так, не двигаясь, еще неделю.
