Воздух рокотал от монотонных, ритмичных песнопений, доводящих до помешательства. Тут же кто-то из помощников отца Марка зажег кадила, от которых по всей церкви распространился удушливый дым.
– Леша, – шепнула мне на ухо Валя. Её голос показался мне каким-то чужим, звучащим будто откуда-то из глубины колодца. – Леша! Прикрой рукавом нос и рот. Кажется, они какой-то дурманящей травой тут всех окуривают.
Я хотел ей что-то ответить, но не смог – все тело наполнилось легким трепетом, переходящим в беззаботное умиротворение. Приятное тепло распространилось по продрогшим конечностям. Голова, до этого полная мрачных дум, вдруг стала легкой, пустой. Нестерпимо, до слез, мне захотелось вдруг влиться в общий поток, унестись в едином течении танца и экстаза.
Я собрался было сделать шаг вперед, в толпу, как чьи-то сильные руки потянули меня назад, в темноту. Белёсая дымка окутала глаза, все поплыло, закружилось, вызывая слабость и тошноту.
Очнулся я в сугробе, в котором лежал лицом вниз. Нестерпимо болела голова, словно в неё насыпали битого стекла и залили все это безобразие жидким свинцом.
– Очнулся? Ты как, в порядке? – спросила Валя, помогая мне подняться. Смахнув с глаз снег, я глянул вокруг. Уже вечерело.
– А где все?
– В церкви еще. Слышишь, как орут? Песни поют, наркоманы несчастные!
– Что случилось? – спросил я, растирая виски.
– А ты разве не понял? Клуб по интересам, тематическая вечеринка. Тому, кто явится в балахоне, – двойная порция угара.
– Мне и полпорции хватило, – промямлил я онемевшими губами.
– Ты рядом с одним из кадильщиков стоял. Я как его увидела, сразу сообразила, что там намечается. Успела прикрыться. А ты, видимо, мух ловил, поэтому тебя и зацепило.
– М-да, накрыло меня и в самом деле не по-детски, до сих пор все плывет перед глазами. О, кажется, выходят!
Скрипнули двери церквушки, и на темную улицу все также организованно, муравьиными цепочками, вышли местные жители. Не обращая на нас никакого внимания, в гнетущей тишине растекались они безмолвными серыми тенями по своим домам. Одного, правда, вывели под руки; он что-то мычал, пытался вырваться, потом, срываясь на хрип, громко запел:
Эх, земля горемычная, Падь!
Приютила ты нас, словно мать.
Нам тут жить и стоять,
Нам свой дом защищать,
И с улыбкой на устах умирать.
Певца тут же успокоили, макнув головой в снег. Человек этот пытался еще сопротивляться, но вскоре затих. Охладившись, он подал знак рукой, чтобы его вытащили.
– Ну, ты как? – спросил его один из спутников.
– Плохо мне, Вась, – ответил буян, весь позеленевший. – Плохо, ети его… – договорить он не успел, схватился за живот, и его тут же вырвало чем-то черным.
– Почему всегда у меня так после проповеди-то? – почти плача спросил он, вытирая рот рукавом куртки.
– Да то демоны лезуть из тебя, Кузьма, демоны! Грешной ты человек, вот и лезуть они, язви их! – запричитала проходящая мимо бабка, крестясь возле рта. – Пьешь как скотина! Сколько раз говорили тебе – бросай это дело! А ты? Да куды там, без царя в голове!
– Не могу не пить я, баба Катя, не могу. Тошно на душе! Вот и пью.
Баба Катя презрительно сплюнула под ноги и поспешила домой. Кузьму опять начало выворачивать наизнанку.
Я отвернулся, не в силах смотреть на это.
– Ты не заметил ничего странного в жителях? – спросила Валя, тоже отвернувшись в сторону.
– Заметил: идиоты они все поголовно.
– Да нет, – улыбнулась Валя. – Я о другом.
– О чем?
– Почти у каждого жителя какие-то необычные опухоли есть. Я еще в церкви обратила на это внимание.
– Опухоли?
– Ну да. На лицах, на руках, шеях. Шишковидные вздутия.
– Чума? – насторожился я.
– Нет, точно не бубоны, – ответила Валя. – Скорее, ближе к онкологии. Может быть, где-то рядом есть радиоактивные участки?
– Полигон радиоактивных отходов? Вряд ли. Давно бы известно всем стало. Хм-м. Для нас это может представлять угрозу?
– Точно не могу сказать, но думаю, нет. Возможно, это как-то связано с внешними факторами. Может, вода отравлена?
– При случае разберемся, – сказал я. – Сейчас надо Саньку дождаться, который нам теплый прием обещал.
Последними из церкви на улицу вышли Санька и отец Марк. Паренек, увидев нас, замахал руками.
– Алексей! Валя! Идите сюда! Я вас с отцом Марком познакомлю.
– У тебя пистолет наготове? – прошептала Валя.
– Снял с предохранителя, – кивнул я в ответ. – Ох, недаром мне Брандт говорил: «Остерегайся верующих людей. Потому что у верующих людей есть боги, которые им все прощают». Пошли, что ли?
– Пойдем.
Отец Марк был крепким, высоким семидесятилетним стариком с узким, вытянутым, большеносым лицом с острыми скулами, какие есть не у каждого азиата. Оно, казалось, никогда не выражало никаких положительных эмоций, словно окаменев в гримасе сосредоточенного недовольства. Я протянул настоятелю руку в знак приветствия, но он даже не потрудился кивнуть в ответ – стоял не шелохнувшись, пронзая нас недобрым взглядом.
– Отец Марк, вот эти люди – Алексей и Валя, о которых я вам говорил сейчас. Они спасли мне жизнь, убили морглода. Представляете?!
– Убивать – не создавать, – сухо изрек тот, все так же буравя нас глазами.
Возникла неловкая пауза. Я в очередной раз пожалел о том, что напросился в гости: «Такие хрычи не то что переночевать, глотка воды не дадут. Эх, если бы не метель, плюнули бы на обещанное гостеприимство и пошли бы дальше – глядишь, до другого какого поселения добрались бы».
– Отец Марк, так ведь морглод жизни всему Вознесенскому не давал. Они… – начал Санька оправдывать нас.
Но Марк тут же его оборвал:
– Ты нарушил Устав.
– Что? – икнул паренек, вытянув лицо. – Я?
– Да, ты. Что гласит тридцать второй пункт?
Санька надолго задумался, силясь вспомнить то, чего, видимо, и не знал вовсе.
– Тридцать второй пункт поселкового Устава гласит: «Жителям Вознесенского категорически запрещено приводить посторонних людей в поселок без предварительного согласования с главой селения», – отчеканил отец Марк. – А знаешь почему?
– Почему? – пискнул наш провожатый, вжав голову в плечи.
– Потому что под людской личиной может прятаться демоническая суть. Знаешь ли ты этих людей настолько хорошо, что можешь без страха пустить их в наш дом и доверить жизни всех жителей Вознесенского?
Санька посмотрел на нас совсем другим взглядом – не испуганным, но изучающим, словно и в самом деле пытался отыскать внутри нас злую силу. Мне стало противно. Противно не от этого взгляда, полного подозрения, – нет. Парнишка – молодой совсем еще, мозги ему порядочно запудрили ерундой всякой, а сам он был пока не в состоянии трезво оценивать происходящее. Отвращение вызывал отец Марк. В каждом его движении, в каждом слове чувствовались властолюбие и желание безоговорочного подчинения. Даже те люди, что проходили мимо нас на порядочном расстоянии, завидев отца Марка, с трепетом и страхом кланялись ему в спину и опускали глаза, – царек в своем мини-государстве.
