– Да ладно, – возмущаюсь. – Ты ведь про чудо кричал!
– Нет, что ты! – горячо так говорит, убежденно. – Тебе показалось!
Будто я глухая.
Ну, ладно. Я промолчала.
Кикин умчался в клинику. Возвращается, гад, вечером, часов в десять. Сияет, как поднос медный.
Я к нему:
– Чего радуешься?
Он рапортует:
– Я закончил со вскрытием. У ребенка сложный порок сердца оказался. Все равно бы не выжил.
Но по лицу вижу: врет, врет!
И с того дня начал отдаляться. К себе домой больше не звал. Про замуж – ни слова. Или обещает прийти, я сижу, как Марфуша, а он звонит, мол, прости, устал, иду домой спать.
Я из себя выхожу. В клинике болтаюсь. В портфеле у него роюсь. Ничего понять не могу.
И только через месяц заметила. Кикину-то – почти семьдесят. Руки давно старческие. В пигментных пятнах. А тут вдруг чай ему наливаю – и едва не ошпарилась. Лапки стали розовенькие, молодые!
Я к нему:
– Это что такое?
Он покраснел, смутился:
– Новый крем.
– Из чего?
– Да как обычно. Плацента. Только состав другой. Пуповинной крови чуть больше.
Но по лицу вижу: брешет!
А что делать? Не пытать ведь. Прошу:
– Давай тогда и мне такой крем.
Блеет:
– Н-нет, не могу пока. Еще апробация не прошла.
– Да плевать!
Вроде смирился. Пообещал. Приносит. Я пользуюсь – да, пятна светлеют. Но остаются. Гораздо лучше, но не шедевр. Кожа улучшается. Хотя у него самого – не помолодела, но изменилась. Кардинально.
Ну я девушка упорная. «Нет, – думаю, – Кикин. Я тебя выведу на чистую воду». И настоящую детективную деятельность развела. Но очень долго не получалось. Спасибо, однажды в клинику пришла, а во дворе – чилийка беременная. Живот на нос лезет, а она с папироской, с пивасиком. Ну я и решила ей лекцию прочесть – а она мне так простодушно: «Да у меня ребенок все равно нежизнеспособный!» И рассказала, что предложили ей еще в Вальпараисо не аборт делать, но родить его здесь и оставить. За тридцать тысяч «зеленых».
Ни фига себе, думаю. И вообще спать перестала. За Кикиным бегаю, обедики ему в клинику ношу. Однажды Бог и вознаградил. Благоверный мой забыл свой стол в клинике запереть. Я и прочитала про ноу-хау. Очень простой на самом деле рецепт. В центрифуге смешивают частички печени новорожденного – и собственную кровь человека. Причем группы крови должны обязательно совпадать. Потом препарат стерилизуют. И колют внутривенно. Результат феерический. Кожа полностью обновляется. Молодеет на тридцать лет. Все дефекты, оспины, пигментные пятна исчезают бесследно. Кикин секрет абсолютно случайно узнал. Препарировал тому младенцу печень. Порвал перчатки. Поранился. А утром увидел – рука стала розовой, пигментного пятна нет. Тогда и кричал про чудо. Ужасно?
– Ну… – Таня задумалась. – На самом деле это великое открытие.
– Только Кикин никому им пользоваться не дает. Одному Максимусу. Ты знаешь, что ему пятьдесят два?
– Он говорил. Я не поверила.
– Нет. Именно что пятьдесят два. А выглядит на двадцать восемь. Потому что Кикин раз в неделю к нему с волшебными укольчиками ездит. И ради него детей убивает.
– А при чем здесь Марьяшка? – задумчиво произнесла Таня.
– Ну… это ведь она слухи распускала. Что от клиники какие-то испарения вредные. Народ заволновался, начал компенсацию требовать. А Максимус сказал, что заплатит любые деньги, лишь бы Кикин продолжал снабжать его препаратом.
– Слушай, – Таня взглянула виновато, – но я тоже хочу такой укол!
– Тогда нужен мертвый ребенок. С такой же группой крови, как у тебя. Не смущает?
– Ну… если он все равно нежизнеспособен…
– Нет, Танька! – воскликнула Анжела. – Даже не думай. Я точно не знаю, но вроде Максимус и Кикин договорились – это только их ноу-хау. Максимус моему сморчку столько заплатил, что тот даже не пытается апробацию пройти, патент получить. А может, боится просто. Дело-то не слишком моральное. Он много детей загубил, прежде чем дотумкал, что группа крови должна обязательно совпадать. А однажды попробовал плод двадцати недель – тоже эффекта никакого. Понял: нужен только полностью сформировавшийся ребенок. От тридцати семи недель и больше.
– Слушай, а Кикин знает, что ты знаешь?
– Нет, – отмахнулась Анжела. – Он лопух.
– А Максимус?
– Тоже нет. Ты чего, не видишь, как я умею овечкой прикинуться? – пьяно ухмыльнулась Анжела.
«Но если все, что ты рассказала, правда, ты очень сильно рискуешь», – подумала Татьяна.
Однако пугать подругу не стала. Предложила:
– Хочешь, я тебя баиньки уложу?
Художница зевнула:
– А что? Мысль. Чего-то да… перебрала я, – улыбнулась. – Просплюсь – бегать пойдем.
– Разумеется, – заверила Таня.
* * *
Жаль было тратить время на прихорашивание, но сегодня ей предстояло сражаться женским оружием. Таня сделала маску, уложила волосы, тщательно накрасилась. Открыла шкаф. Брюки не рассматриваются – только что-то очень женственное, но не юное, нет. Никаких белых девственных нарядов. Надо выглядеть убийственно роковой. Красное платье с кружевами? Пожалуй, слишком вызывающе для дня похорон. Лучше темно-синее, приталенное. А вырез до поры замаскируем шарфиком.
Татьяна заглянула в кабинет. Анжела безмятежно подсунула руку под щеку и улыбалась во сне. По ощущениям – будет приходить в себя еще долго. Но Таня вспомнила присказку отчима: «У пьяного сон короток». И решила себя обезопасить. Вытащила из холодильника образцы. Засунула в термос. Проложила контейнеры льдом. Все вместе – в термопакет. Флешку с фотографиями завернула в целлофан и поместила туда же. Вынесла во двор, замаскировала в дальнем углу, в теньке, под ворохом полусгнивших пальмовых ветвей.
Сколько – даже на холоде – хранится сперма, Таня точно не знала. Но подозревала – счет идет на дни. А возможно, и на часы. Ей срочно нужно выбираться отсюда.
Проще всего было Марку позвонить. Но вдруг похороны еще не закончились? Молодой человек, несомненно, там. И даже если ответит – романтический разговор в подобной обстановке вряд ли получится.
Ладно. Островок небольшой. А случайная встреча – это тактически правильнее.
Каблуками пришлось пожертвовать, но Таня надела очаровательные чувяки (привезла недавно из командировки в Казань). Татарская обувь из натуральной кожи очень походила на балетки, только сидела на ноге куда удобнее и выглядела интересней, ярче.
Держим путь в центр. Где, интересно, может быть сейчас Марк? В офисе в день похорон – очень вряд ли. В баре? В кафе?
