– Ёпрст! – Анжела шарахнула по стойке кулаком. – К студенту я не пойду. Где ваш Кикин сидит?!
– Профессор сейчас в лаборатории! Его категорически нельзя беспокоить!
Вскочила, дверь в отделение своим телом загородила.
Анжела усмехнулась. Вытащила телефон. Кикин, когда знакомился, вручил ей визитную карточку. Она собиралась выкинуть, но потом решила: аппарат – железка. Все стерпит. И внесла номер в память. Мудро поступила, выходит.
– Евгений Евгеньевич! – заговорила жалобно, едва профессор ответил. – Это Анжела. Я умираю, а меня ваша регистратор к мексиканскому ординатору отправляет.
Доктор примчался немедленно. Еще бы, на премьере слюни пускал, да и потом, если сталкивались, всегда медоточил. Приобнял, повел за собой:
– Анжелочка! Что случилось?
Она слегка сгустила краски. Кикин нахмурился:
– Нужно посмотреться. Немедленно. Пойдете на кресло?
– Что с вами поделаешь, – обреченно улыбнулась.
Разделась. Постаралась принять максимально изящную позу. Но Кикин – истинный, мать его, врач – смотрел только внутрь.
Анжела (памятуя студенческий опыт) ждала, что будет больно или, по меньшей мере, неприятно. Однако руки профессора оказались почти неощутимыми. Порхали в ее теле крыльями бабочки. Осторожно, ласково. А потом (случайно или специально?) доктор в сокровенное местечко надавил. Тело мгновенно откликнулось, пациентка не удержалась – вскрикнула. Ничего себе! Впервые в жизни от врачебного осмотра оргазм словила!
– Больно? – встрепенулся Кикин.
– Кошмарно! – Она без сил откинулась в кресле.
– Придется пить антибиотики. – Профессор снял перчатки, вышел из-за ширмы. Приказал: – Одевайтесь.
«Ничего себе старичок!» – восхитилась Анжела.
Босоножки надела. Но трусики натягивать не стала.
А когда вышла из-за ширмы, уселась у врачебного стола нога на ногу, точно как Шарон Стоун в «Основном инстинкте».
– У вас андексит, – приговорил профессор. – Воспаление придатков. Нужно теплее одеваться.
– Но я не умру? – лукаво улыбнулась Анжела.
Он вскинул на нее усталый взор.
Она облизнула губы и поменяла изящным движением ноги. Показала профессору, что готова.
Но сморчок снова склонился к рецепту. И строго произнес:
– Не впечатлили. Я это только что видел. К тому же половой жизнью вам жить нельзя. Как минимум две недели.
– Вы издеваетесь? – не выдержала она.
И тут он наконец улыбнулся:
– Ладно. Так и быть. Неделя. А потом я зайду к вам в гости.
* * *
– Вот и началось у меня с этим занудой! – Анжела пила уже второй джин-тоник. – На внешность страшила, и членик-то маленький оказался, но руками такое творил – я на Марс улетала. Особенно сначала, когда старался. Опять же, денег у него куча, и не жмот. Брюлики, Тиффани, что попросишь. Сам тему поднимал: соединить наши одинокие сердца. Я размякла. Ключ от своего дома ему дала. Ужины проворила. Беседы вели. Кикин мне все как на духу про свои разработки рассказывал. Он еще в девяностые, один из первых в России, начал пуповинную кровь, плаценту в косметологии использовать. Ну а здесь, на острове, дело на поток поставил. Для этого, объяснил, и роддом бесплатный организован. Чилийки приезжают, на халяву рожают, подписывают документ, что согласны на утилизацию всего биоматериала после родов. Все пристойно. Хороший бизнес. Вот только кремы Кикина – вот честно – ничем особо не отличались. Не бесполезная, конечно, дешевка за десять рублей. Но и не швейцарский премиум-класс.
– А мне очень нравится, – не согласилась Таня. – Я месяц пользуюсь, и абсолютно явно – лицо моложе.
– Ха! – Анжела потянулась за бутылкой. Налила себе джина. Выпила. Триумфально молвила: – Это все ерунда. Вот если бы ты трупные вакцины колола!
– Расскажи ты толком! Младенцев специально убивают, чтобы из них вакцину сделать?
– Нет. Все сложнее, – вздохнула художница. – Тут целая технология. Причем началось все случайно. Смотри. Года два назад приехала одна молодайка рожать. Здоровая такая чилийка, румяная, в теле. Я ее видела. Срок – тридцать восемь недель. Анализы, УЗИ привезла идеальные. Кикин проверять не стал. Только когда схватки начались, выяснилось: ребенок перевернулся. Головой вверх сидит. Плюс тройное обвитие. Кикин, конечно, сразу бабу на кесарево. А она в крик: «Не пойду! У нас в семье позор, если кто сам родить не смог!»
Вопила на всю клинику. Ножницами размахивала, грозилась живот себе вспороть, если ее на операцию. Пока пытались приструнить – потуги начались, резать поздно. Ну и потеряли ребенка.
Баба особо и не страдала. Особенно когда ей компенсацию выдали – тысяч двадцать. Зато Кикин мой весь почернел. Все причитал: я, мол, несостоятельный! Человека погубил! Я еще хихикала про себя. Думала: «Лучше бы из-за члена своего так переживал!»
Но что делать – утешала, как верная женушка. Пледиком укутывала, по головке гладила.
А дня через два наш профессор начал с таким задумчивым-презадумчивым видом ходить. И молчит все время. Я никак понять не могла: ему легче стало? Или, наоборот, в депрессию впал? Беспокоилась за старого козла, реально! – Анжела (изрядно пьяненькая) жахнула кулаком по столу. – А он, гадюка, оказывается, уже тогда свое открытие сделал. Но мне – ни слова. Все в себе держал. И ведь до чего повезло человеку! Люди десятилетиями, в мощнейших лабораториях бьются, чтобы эликсир молодости создать. А этот – случайно смешал два ингредиента! Случайно, ты только прикинь!
Сделала драматическую паузу.
– Быстро рассказывай! – потребовала Татьяна.
– Тебя сейчас стошнит, – предупредила Анжела. – Короче, Кикин мертвецов обычно не касался. У нас на острове вообще патологоанатома нет. Если кому нужно вскрытие – будьте добры в Чили, в цинковом гробу. Этого ребенка, что умер, никто потрошить не думал, хотели просто похоронить. Но Кикин – исследователь, блин, ученый! – в последний момент решил разобраться. Вдруг дело не в обвитии? И не в предлежании неправильном? Вдруг патология, несовместимая с жизнью? Он тогда, типа, со своей души грех смоет. Ну и взялся сам вскрытие делать. А трупы-то в последний раз в мединституте резал. Ну и руку поранил. Я видела – царапину обрабатывает. Злющий как черт. Рассказал мне про трупный яд, что умереть от него можно. Я перепугалась, вокруг ношусь: чаек, аспиринчик, спинку помассировать.
Уснул наконец. Утром вскочил, как всегда, в семь. Пошаркал в ванную. Я так рано не встаю. Накрылась подушкой. Но все равно слышу – он как завопит: «Не может быть! Это чудо!»
Меня прямо подбросило. Бегом в ванную:
– Где чудо?
А этот стоит такой смущенный, в зеркало на себя смотрит, бормочет:
– Прости. Я… я у себя жировик нащупал.
