Иногда земля переставала выдерживать вес крепкого Лехиного тела после посещения бара «Атлантида», начинала прогибаться под ним и дрожать боковой качкой. Тогда верные кореша, рулевой Мариман и механик Фока, помогали ей удержать равновесие, плашмя бросая его в прихожей дома. В этих случаях хозяйкин посыл «нах!» звучал короткими пулеметными очередями, изредка прерываясь для приборки гальюна или кубрика. Смотря по тому, где опростался бенефициант.
К ее счастью, в бесчувственном состоянии Леха терял слух и память. А то и ей бы не простил.
Кто-то однажды в «Грифоне», что находится неподалеку от «Грота», этого не учел! Высказал что-то витиеватое с загогулиной по Лехиному адресу.
Потом многочисленная праздно прогуливающаяся публика на набережной возле памятника Пушкину с изумлением наблюдала действия разбушевавшегося боцмана. Легенды об этом до сих пор передают из уст в уста в назидание подрастающему поколению.
Первый наряд милиции, вызванный испуганными работниками ресторана, вынужден был позорно ретироваться, оставив на поле боя двух безразличных ко всему бойцов и три пустых фуражки. В местном отделении, узнав, кто это натворил, благоразумно решили не рисковать личным составом и вызвали подкрепление. Машины «Скорой помощи» и пожарной охраны включили проблесковые маячки, душераздирающе завыли сирены. Спецподразделение быстро оцепило весь район от набережной до Константиновской лестницы, поставило дымовую завесу и только с помощью специальных средств упаковало Леху в броневик.
А город подумал – ученья идут!
Вам уже стало ясно, что не так просто было послать его «нах», тем более взять его за это самое, тепленькое.
И вот нашлось-таки безумное существо, которое сделало это! Но обо всем по порядку.
* * *
Капитан судна занемог. Сильно!
– Леха! – позвонил он боцману. – Ты, давай сам доставь уголек в Судак, а к вашему возвращению я поправлюсь.
– Сделаем, кэп, в ажуре! – заверил Леха.
Тут же из рубки показалось лицо Фоки, всегда держащего нос по ветру, уже радостно потирающего ладошки:
– Пошалим?!
Кто же откажется, если так упрашивают?
Шалили бурно! Устроили симпозиум! Последним слег боцман.
Любопытные дельфины долго выпрыгивали из воды, стараясь не упустить ни одной пикантной подробности. Наконец, даже утомленное солнце стыдливо скрылось за горизонтом.
* * *
– М-м-м! – простонал наутро Полуда, с трудом приходя в сознание, лежа нагишом на куче угля. «Вот это вчера был сейшн! Бардак! Одной проститутки Вирджинии за глаза хватило бы на всех. Так нет! Еще Регину с Дианой позвали».
Море мирно шелестело за бортом. Солнечные зайчики отсвечивали от волн как от елочных игрушек. Их красивые отблески лазерными лучами впивались в сетчатку, просверливая мозг до бритого затылка. Поэтому Леха решил глаз не открывать, пока муть не сойдет, временами проваливаясь в похмельную сонную одурь. Вспоминались вчерашние богатырские потехи-шалости!
Кто-то нежно прикоснулся к его мякишу, постукивая с разных сторон нетерпеливыми движениями, призывая проснуться. «Вставай! Весь вставай!»
Изрядно потрепанный накануне мужской организм все же ответил адекватно, привычным образом. От легкого морского бриза на Лехиной мачте, указывая норд-вест, игриво затрепетал чей-то голубой бантик.
«Наверняка дело рук суки Вирджинии. Это она завязала бантик морским узелком – мастерица на все руки!»
Между ног вдруг послышалось шипение, переходящее в утробное ворчание:
– Ш-ш-ш! Ур-р-р!
Полуда с полузакрытыми глазами недоуменно захлопал по барабану живота, пытаясь понять источник звука. «Вроде и не напрягался?»
Урчание неожиданно быстро перешло в визг.
Наблюдавшие за происходящим шутники, спрятавшиеся благоразумно в рубке, грохнули!
Леха лениво приоткрыл пошире глаза, скосил их вниз, но круглое навершие живота, словно гора Митридат закрывало видимость.
Вдруг раздирающая боль острыми когтями впилась в самую маковку его Пизанской башни! Пронзила до пят!
– А-а-а! – корабельной сиреной по восходящей глиссаде завыл пострадавший. «Укусила, сволочь! – взъярился он. – Убью!» Слепо шарившая рука наконец нашарила между ног источник боли и резко отбросила от себя. Удивленным взглядом проводил улетевший за борт волосатый комок. «Скальп содрал!» – удовлетворенно догадался он и посмотрел на свою татуированную ручищу, ожидая увидеть следы крови той твари, что осмелилась прикоснуться к его междометию.
За бортом послышался дикий кошачий писк, а из рубки дружный гогот умирающих от хохота очевидцев.
Напрасно это они!
– Атас!!!
Очень быстро компанию утопающему котенку составили три обнаженные наяды.
Леха, топоча словно Один, в ярости носился по суденышку с нефритовым жезлом наперевес! Только бантик развевался по ветру.
Немного выпустив пар из легких, продемонстрировал меткость по бросанию кусков угля в цель. Затем опрокинул услужливо поднесенный стакан водки и малость успокоился.
Котенок, будущий любимец команды, осмелившийся заякорить самого Леху Полуду, был выловлен. Вульгарные девицы брошены на волю волн! Может, выплыли, а нет, так все равно где-нибудь всплывут! Черт их дери!
Леху с тех самых пор и прозвали Уд! Только за его спиной. В глаза боятся!
– Тихо! Вон Леха Уд идет! Атас!
P.S. Через три дня после проведенного симпозиума верные кореша Фока и Мариман привели под ручки Леху, скрюченного жесточайшим триппером, в кожвендиспансер.
Для друга семь верст не околица!
Для Рафочкина в воскресенье друзей не существовало. То есть он, конечно, и сам бы не прочь, когда-никогда, пропустить пару стаканчиков или кружечек в дружеской компании, но семейные дела в воскресенье – это святое! В другие дни недели он мог пить, курить и балагурить в кругу друзей сколько вздумается. Хоть до семнадцати часов вечера. Но в воскресное утро ни-ни! Он придерживался этого правила с давних пор, от которого остались две хорошие проплешины на темечке, которые никак не желали сливаться с возрастными залысинами.
Чтобы его не тревожили и не соблазняли друзья ни свет ни заря сауной, рестораном или хоккеем, Рафочкин шел на разные хитрости и ухищрения. С вечера отключал телефоны, отсоединял от звонка электрический шнур, задергивал наглухо шторы, надевал светонепроницаемые очки, беруши, памперсы и пижаму. Потом, вдруг вспомнив что-то, открывал входную дверь и вывешивал снаружи на дверную ручку табличку, умыкнутую когда-то из гостиницы «Космос», с надписью «Не беспокоить!».
