Она меня держала на коротком поводке, чтобы дразнить ухажёра.
Ей нравятся тупые громилы, а я ростом не вышел. Богиня оказалась дешёвкой. Использовала меня как подтирку. Пусть катится ко всем чертям. Ненавижу!
Первый час ночи. Нет смысла ещё раз перечитывать Костин дневник, я его выучила наизусть. Логично предположить, что после того, как Костя назвал меня дешёвкой и послал далеко, он бросился искать утешения у девах. Сейчас он с кем-нибудь... Минуточку! Совершенно забыла, что Костя сломал ногу, лежит в больнице. Нехорошо радоваться чужой травме, да я и не радуюсь, просто в его положении есть для меня положительные стороны: девах сейчас Костя точно не соблазняет. Надо написать ему письмо. Костя знает, что я прочла файл и храню молчание. Нехорошо. Но я решительно не знаю, о чём писать. Снова, как в первом послании, в любви объясняться – перебор.
Зайдя в свою электронную почту, я увидела, что пришло письмо от Кости. Одно предложение.
И мы начали переписываться. Хотя проще поговорить по телефону, мы обменивались короткими письмами. В этом была своя прелесть: глубокая ночь, я дома, сижу у своего компьютера, Костя в больничной палате, где погашен свет, лежит с ноутбуком на пузе. Ожидаешь письмо-ответ меньше минуты. Самое короткое и приятное из всех моих ожиданий.
В итоге получился электронно-эпистолярный диалог. Как водится, в Костиных текстах я расставила знаки препинания и исправила грамматические ошибки.
– Прочла? – спросил Костя в первом письме.
– Да! – ответила я коротко, потому что из-за волнения не могла придумать развёрнутого предложения.
– Обиделась на последнюю запись?
– Нет. На глупости умных людей не обижаются.
– Это я умный?
– Ты. Умный, красивый, обаятельный, мужественный. Почти бог.
– Пива сегодня не пила?
– Трезва как стёклышко.
– Тот мужик, что у тебя с ним?
– Бывший любовник. Прохиндей, ничтожная личность.
Пауза между письмами затянулась. Я поняла, что Костя переваривает информацию о моём статусе недевственницы. С другой стороны, крушения иллюзий было не избежать, в данной форме даже лучше открыть правду.
– Костя, тебе больно? – написала я, не дождавшись ответа и испугавшись, что ответа не будет вовсе.
– Есть такая мужская анестезия – злость. Я очень разозлился на тебя, поэтому сначала не чувствовал боли. Но анестезия проходит.
– Я имела в виду твою сломанную конечность. Ты сильно страдаешь?
– Терпимо.
– Хочешь, я прилечу, буду ухаживать за тобой?
– А как же радио? Тебя припахали по полной.
– Отпрошусь, уволюсь, сбегу.
– Хотя бы на денёк?
– Завтра?
– О’кей! Самолёт на Москву в шесть сорок утра.
– Пришли мне адрес больницы, номер палаты. Обнимаю тебя! Спокойной ночи!
– Целую тебя, девочка-сюрприз!
Спать я не ложилась. Помылась под душем, высушила, уложила волосы, сделала педикюр и маникюр, собрала сумку, написала бабушке записку. Три двадцать. А вдруг билетов не будет в аэропорту?
Была не была, подниму людей, мне очень нужно. Я вызвала такси и позвонила помрежу.
– Лара, я дико извиняюсь!
– Что? Кто? Чего надо?
– Лара, это Ася Топоркова.
– Где?
– Ларочка, прости, пожалуйста, но мне срочно нужен номер телефона, домашнего или сотового, Семёна Викторовича.
– Кто это?
– Наш продюсер.
– Кто звонит?
– Ася Топоркова. Выручи меня!
Продюсер, разбуженный среди ночи, выказал еще больше сонной бестолковости. Я извинялась через слово, говорила, что с Костей Авериным беда, сломал конечности, что мне нужно лететь к нему. Наверное, говорила слишком длинно, да и голос у меня, сами знаете, не из тревожных. В трубке послышался храп.
– Семён Викторович! – завопила я. – Не спите, помогите!
– Кто это? – ответил женский голос.
– Ася Топоркова, ведущая передачи «Словарик». Вы жена Семёна Викторовича?
– А вы предполагали другие варианты?
Голос вполне трезвый. Супруга продюсера, в отличие от меня, мгновенно выныривала из сонного царства.
– Извините, пожалуйста! Вы знаете Костю Аверина?
– Отлично знаю.
– Он катался на лыжах, сломал ноги, сейчас в больнице, в Москве, мне срочно нужно к нему.
– А вы ему, собственно, кто?
– Да я ему, собственно...
– Понятно. Что от нас требуется?
– Билет на самолет, рейс в шесть сорок утра.
– Ясно. Диктуйте телефон.
– Чей?
– Свой. Надо же как-то с вами связаться, когда добуду билет. А на чём доберётесь до аэропорта?
– На такси.
– Разумно. Деньги есть?
– Десять тысяч. (Я говорю о «шулерских».) Хватит, как вы думаете?
– В один конец. Я перезвоню.
Когда я ехала в такси, жена продюсера, имени которой я так и не спросила, позвонила:
– Подойдёте в отделение милиции аэропорта, спросите Тихонова, он проводит вас в кассу.
– Спасибо огромное, извините за беспокойство! А еще одну мою просьбу вы не могли бы исполнить?
– Ну? – шумный зевок.
– Скажите, пожалуйста, утром, – пулемётно застрочила я, – Семёну Викторовичу, что «поздравлялки» я сегодня вести не могу, но на свою передачу завтра обязательно приеду.
– Ничего не поняла. Еще раз, медленнее. Хорошо, запомнила. Если Костя на мели, денег не подкинет, дайте знать, что-нибудь придумаем.
У лейтенанта милиции Тихонова была внешность хитрого русского мужичка себе на уме. Заскучавшего. Если милиция скучает, наблюдается общественный порядок. Тихонов сопроводил меня к билетной кассе и сказал, что девушке надо выдать билет из брони, она летит в Генпрокуратуру, на допрос, свидетель по делу. Люди в очереди, поначалу недоброжелательно взиравшие на меня (вот, дескать, привели блатную), стали разглядывать с интересом: по какому делу в Москву вызывают, в убийстве замешана или в экономических махинациях?
Мне как-то попалась в руки анкета советских времён, которую заполнял папа при поступлении на работу. Он начеркал в анкете и, очевидно, заполнил другой бланк. Кроме пункта «проживал ли на оккупированных территориях» – это человек, родившийся-то через десять лет после Отечественной войны! – меня поразило требование указать, находился ли под судом, следствием, проходил ли как свидетель. Разве выступить свидетелем, помочь правосудию зазорно? Это бросает тень, вызывает насторожённость? Ещё как вызывает, поняла я по косым взглядам.
