– Требовать вы, конечно, можете...
– Но вы меня отключите? Ася Топоркова! Девушке с таким чистым голоском стыдно не уважать пенсионеров.
– Даже не представляете, насколько правы!
Он находился, вероятно, недалеко, спецназ домчался быстро.
– Тарабанят в дверь, – воскликнул дядька, – ломают замок, кричат, что милиция. Вы способствовали? Сексотка! А ещё детей учит!
– Сталин! То есть как вас там... Быстро в туалет. Сели на горшок, в смысле – на унитаз. Простите за натурализм, но штаны спустите, будто вы по надобности. И обязательно – слышите? обязательно! – трубку на рычаг положите! У них против вас законов нет. Бегите!
Я шлёпнула трубкой в гнездо с таким чувством, словно отдала приказ о пуске ракет по целям собственной армии. Будет мне и за ракеты, и за предательство корпоративных интересов.
Игорь, который вёл передачу, фильтровал звонки граждан, помнил о рекламных паузах и музыкальных проигрышах, покрутил пальцем у виска: чокнулась!
– Не выдавай меня, – тихо попросила я. – Научу архаичным идиомам, которые девушек зомбируют. В штабеля укладывают. Как в поезде, представь: плацкартный вагон – идёшь по проходу, а слева и справа лежат красотки – все твои.
– Честно? – изумился наивный Игорь, щёлкнув каким-то тумблером (надеюсь – правильно щёлкнув...).
– Зуб даю!
Миновав «Столовку», отправилась прямо домой. Каждые две минуты я набирала сотовый Кости. Не продюсеру же звонить!
Костя ответил, когда я через силу поглощала заказанный мною и приготовленный бабушкой обед – супчик вегетарианский.
– Извини, не мог ответить, – быстро говорил Костя. – Ты не поверишь! Врываемся: пять мужиков в бронежилетах – как Ходорковского ломать! – следом Сеня, фээсбэшники... Я, понятно, в первые ряды полез.
– Понятно, без бронежилета.
– Ага. Декорации: хрущёба, район Черёмушек, знаешь?
– Конечно.
После Москвы, в шестидесятые годы, новостройки в областных и районных центрах стали называть Черёмушками. Красивое, милое слово, замечу.
– И что террорист? – спросила я, замерев.
– На толчке сидел. Представляешь? Дверь выбили, она на честном слове держалась, пять гренадёров с автоматами наперевес, комнаты зачистили, толкаемся, друг другу мешаем, на ноги наступаем. Никого! И только в сортире обнаруживаем сморчка, который нужду справляет. И лыбится дедок, глазами хлопает: «Мальчики, не пожар ли?»
– Значит, он сообразил и штаны снял! – воскликнула я. – Молодчина!
Повисла пауза. Я поняла, что выдала себя с головой.
– А-с-я-а! – простонал Костя. – Зачем?
– Мне жалко его. Вдруг это больной человек?
– На всю голову.
– Костя, Сталина не били?
– Да никто и не собирался его мордовать. Запугать хотели. Что, впрочем, и сделали. По полной программе. Ещё и заставили бумагу подписать – филькина грамота, конечно, – что больше не будет на радио звонить.
– Он всё-таки больной психически или здоровый?
– Он старый и одинокий. По телефонам соседей и приятелей звонил. Напрашивался в гости и атаковал нас. Дедку адреналина не хватало.
– Несчастный! У пожилых людей бывает форма психического расстройства, которая называется бред ущерба и обнищания. Это когда старику кажется, что все его обкрадывают: пришла соседка – из холодильника масло сливочное унесла, невестка заезжала – сотню рублей из кошелька вытащила, зять продукты привёз, так банку солёных огурцов умыкнул. С двоюродной сестрой моей бабушки то же самое было. Настолько достоверно жаловалась, что участковый врач стала родственников стыдить: как вам не совестно старушку обворовывать? А потом к специалисту обратились, который про бред ущерба и обнищания растолковал. Только забыл сказать, как с ним бороться. Из благих побуждений родственники собрались и коллективно бабушке свою невиновность доказали, а через неделю она умерла.
– Не улавливаю аналогии.
– Бабушка на том самом адреналине, про который ты упомянул, жила, страстями питалась. Они кончились, и умерла от стыда.
– Хочешь сказать, что Сталину надо было позволить и дальше вопить в эфире? Развитие идей Достоевского! У того слеза ребёнка, а у тебя сопли маразматика.
– Костя, не злись, пожалуйста!
– Всех ей жалко! Ну всех!
– «Ей» – это мне?
– Опять, да? Замучила своим русским языком. Полдня тренируюсь: одеть – кого? надеть – что?
Пошли помехи – это Костя мотает головой. Он всегда так делает, когда переполняют эмоции. Словно вытряхивает из себя избыток чувств.
– Дай мне совет, – попросила я. – Написать заявление об уходе? Его пишут внештатные сотрудники?
– С какой стати?
– Предала корпоративные интересы...
– Никто не узнает.
– Игорь слышал...
– Не беспокойся, Игорьку законопатю уши.
– Ты хотел сказать: язык подвяжу? Бесполезно, все равно проговорится. Хотя чего мне бояться? С моральной точки зрения, не раскаиваюсь. Работа и деньги найдутся... когда-нибудь. Хотя радио...
– Твоя стихия, – договорил Костя. – Не паникуй, всё будет хорошо. Пока ты мямлила и рефлексировала, я думал: говорить тебе, что радиостанция в лице Сени заинтересована в Асе Топорковой больше, чем Ася в них? Самое забавное: сказал бы – ты не поверила.
– Конечно!
Мне хотелось говорить, и говорить, и говорить с ним, водить ложкой в остывшем супчике и делиться мыслями, которые мне самой кажутся интересными, но вовсе необязательно покажутся любопытными посторонним людям. Всем, кроме Кости.
– Извини! – сказал он.
– Спешишь?
– Не то слово. До свидания, богиня!
– Так меня не называй! – потребовала я капризно, воруя у Кости время.
– Неужели обидно? Я от чистого сердца. Ладно! Другой вариант: «Пока, девушка-сюрприз!» Встретимся в понедельник.
Запикали короткие гудки. Я отстранила трубку от уха и уставилась на неё как на волшебную палочку, которая перестала действовать.
– Разогреть? – спросила бабушка, которая всё это время находилась на кухне.
Отслеживала мой процесс поглощения сиротского обеда и внимательно слушала наш разговор с Костей.
– Кого разогреть? – не поняла я.
– Суп.
– Кто суп?
– Девонька, ты влюбилась, – заключила бабушка. – Я-то голову ломаю, почему внучка аппетит потеряла. Константин, да? Хороший мальчик, зразы кушал при помощи силы воли.
– Чего-чего, а силы воли у него с избытком. Лучше бы подрос, на полголовы меня ниже, на двадцать кило легче, – вырвалось у меня признание.
