– Разве всех упомнишь?
– Деньги у них забрали и бумаги в кожаной сумке.
– Кажись, были такие.
– Сумка где?
– Атаман мыслил – деньги там или украшения, забрал. Сумка в избе валяется.
– Веди! И вздумаешь дурака валять, на суку болтаться будешь.
Один из гридей конец верёвки с дерева сдёрнул, в руке держал. Стоит верёвку резко дёрнуть на себя, как петля на шее татя затянется. У татар сию манеру переняли. Правда, у них верёвки не из пеньки, а волосяные, арканом называются.
Разбойник петлял по лесу, вывел к поляне, посредине которой избёнка, по окна вросшая в землю. На крыше деревянные плашки зелёным мхом покрылись от ветхости. Всадники спешились.
– В избе есть кто-нибудь? – спросил Фёдор.
– Наших никого, а чужих здесь не бывает. Местные стороной обходят.
– Эк вы волость запугали. Назар, открывай двери.
Гридь дверь отворил, запах из избёнки пошёл тошнотворный. Фёдор вошёл. На земляном полу остатки еды, мусор. В ином хлеву чище. Концом сабли Фёдор тряпьё в углу раздвигать стал, показался кожаный ремень. Кончиком сабли подцепил, выудил сумку. В таких гонцы послания обычно возят, только на этой герба нет. Открыл клапан, а внутри один рукописный лист, захватан сальными пальцами. Фёдор к пленному.
– Ещё бумаги были?
– Были, на растопку пустили. Мы бы и сочли, да неграмотные все.
Фёдор выходить из избёнки собрался, да мысль в голову пришла.
– Атаман куда деньги, ценности прятал?
Пленный тать глаза отвёл.
– Да не было клада, всю добычу проедали.
– Так я и поверил! На сук его!
Для татей казнь простая – повешение либо топор палача и плаха. Ежели преступник из бунтовщиков народ смущал, так четвертование, дабы перед смертью муки принял.
Гридь тут же верёвку через сук перекинул, конец к задней луке седла привязал, лошадь тронул. Когда верёвка натянулась, заголосил:
– Всё скажу, помилосердствуйте!
Игнат процедил сквозь зубы:
– А ватажка ваша к людям милосердна была?
– Всё покажу, без утайки! – вопил тать.
– Говори.
Фёдор знак дружиннику сделал, чтобы ослабил верёвку.
– В зольнике под печью мешочек.
– А ещё?
– Богом клянусь – нет больше!
– Анисим, тяни, – приказал Фёдор.
Тать заболтался на верёвке, засучил ногами, захрипел, язык вывалил. Жалости к нему у гридей не было.
– Зиновий, слышал, что тать сказал? Проверь!
Дружинник в избу вошёл, вскоре вышел, в руке небольшой холщовый мешочек, весь в золе измазан. Зиновий мешок к Фёдору поднёс, горловину развязал. Тусклым отливало серебро и золото в монетах, кольцах, браслетах. Зиновий присвистнул.
– Ого! Видно, давно промышляют! Награбили-то сколько!
– Браты! – обратился к дружинникам Фёдор.
Никогда он так гридей не называл, а сейчас специально сказал, чтобы поняли, не как десятник он к ним обращается, как равный. Дружинники обращению удивились, продолжения ждут.
– Что с златом-серебром делать будем?
Вариантов было несколько, но Фёдор хотел услышать мнение гридей. В бою захваченные трофеи делились. Доля рядовому дружиннику, две доли десятнику, пять долей сотнику. Но сейчас случай особый – не татары или Литва была, а тати.
– Как что? Делить! – сказал Игнат.
Ногу ему перевязали чистой тряпицей, но и она пропиталась сукровицей. К лечцу его показать надо обязательно. Остальные дружно поддержали. Ну, так дак так. Фёдор на доски крыльца всё содержимое мешка вытряс. Разложили на двенадцать равных кучек, приблизительно по весу. Дружинники трофеи делили не впервой, поэтому порядок знали. Зиновий подошёл к крыльцу, Фёдор отвернулся. Зиновий в одну кучку пальцем ткнул.
– Кому?
– Игнату.
– А эту?
– Назару.
Так и разделили всё, Фёдору, как десятнику две кучки. Он в мошну злато-серебро опустил. Вроде бы трофей заслуженный, а как-то Фёдору неприятно, золото-то награбленное. К вечеру до Семёнова добрались. В первую очередь Фёдор узнал на постоялом дворе, где лечца найти можно.
– Савелий, прислужник мой, проводит, – отозвался хозяин.
Пока гриди располагались, Фёдор и Игнат конно за Савелием ехали. Фёдор бы и пешком пошёл, ноги размять, да Игнату идти больно, решили ехать. Лечец в рану сушёного мха тёртого насыпал, два шва умело наложил, повязку. Фёдор расплатился, на постоялый двор вернулись, а дружинники уже за длинным столом сидят. Еду заказали – расстегаи с рыбой, жареных кур, да каши, а ещё жбан пива. Фёдор на пиво покосился, но не попенял. Дело сделано, потерь нет, можно немного попировать. Тем более пиво свежим оказалось, вкусным, с ледника. В каждой местности пиво по своему рецепту варили. А ещё местная вода сказывалась. Поели-попили на славу, и спать. А с утра в дорогу, каждый день по тридцать вёрст в седле. До Москвы за десять дней добрались, но Фёдор на пятую точку пару дней садиться не мог, отбил. Зато сотнику Кожину о выполнении задания доложил.
– Чем докажешь?
Вот на этот случай Фёдор сумку прихватил с единственным засаленным рукописным листком. Трифон сумку с листком забрал.
– Можете отдыхать.
А на следующий день Фёдора к себе призвал:
– В Иноземном приказе подтверждают, их сумка и лист бумаги, хотя говорят, там листков много было.
– Тати ими печь растапливали.
– Вот балбесы-то, прости Господи! Никто не ушёл от наказания?
– Ни один, все четырнадцать, сам счёл.
– За усердие хвалю. Боярин Беклемишев о тебе справлялся. Ты ему сродственник?
– Знакомец добрый.
Можно было и родственником назваться, служба легче бы пошла. Но рано или поздно обман вскроется, некрасиво получится. Дня три десяток не трогали, устали и кони, и люди, отдохнуть начальство дало.
А потом снова поездки на сопровождение. Служа у Патрикеева, Фёдор не предполагал, что Иноземный приказ столь деятельную работу ведёт. И не только с дальними странами, а ещё и с княжествами, не входившими в Великое Московское. Где союз браком скрепляли, где договором, а где и силой принуждали. Самое напряжённое, по мнению Фёдора, сопровождение было к беклярбеку Ибаку. Посольство туда ходило уже не в первый раз, но сам Фёдор дальше правого берега Волги не ходил. Полагал – конно пойдут, и ошибся. Весь десяток на большую лодью посадили. На корме маленькая надстройка, укрытие от ветра и дождя. А дружина на носу судна, под холщовым навесом расположилась. От солнца и дождя прикроет, но когда поплыли, брызги сюда долетали. Фёдор, как и его десяток, впервые по реке далеко сплавляются. Из всех гридей только старый Игнат до Казани плавал.
