Здесь надо заметить, что в словаре моей матушки, как у любой интеллигентной женщины, есть специфические жаргонизмы собственного сочинения, которыми она порой ставит в тупик даже нас, близких. Так, «курочками» моя мама называет исключительно молоденьких девушек. И какого лешего я вообще отвлекся на этих куриц. Наш дальнейший разговор походил на общение слепого с глухим.
«Конечно, – сказала мама в ответ, – на такого красавца как не посмотреть!»
«О! – говорю я дальше, – кажется, одна Тему за палец укусила. Сам виноват, нечего было ей в рот пальцем лезть».
«Что она сделала? Что он сделал?» – переполошилась мама.
«Ну ничего, – продолжил я усугублять, сам того не подозревая, – зато Темка ногой ее пнул».
На том конце какое-то время молчали. Наконец мама продолжила:
«Знаешь, Олег, я давно хотела с тобой поговорить о том, как вы воспитываете ребенка. Впрочем, это не телефонный разговор. Вернешься в Москву – обсудим».
И перед тем, как положить трубку, мама выдала мне сакраментальную фразу-крота. Она так всегда делает, под занавес, чтобы крот ее последней фразы поселился в тебе и наделал внутри кучу ходов-сомнений до вашего следующего разговора.
«Надо же, – сказала мама, – это как же можно разрешать живого человека ногой бить».
И положила трубку.
Артем между тем уже успел сменить гнев на милость и помирился с курочкой. С курочкой-курочкой, а не с курочкой-девушкой. С курочкой из мира курочек, а не из мира моей мамы.
«Какого живого человека», – подумал я.
Артем еще долго гладил курочку по спинке, пока до меня доходил истинный смысл нашего с мамой разговора…
20. Деревенские гастроли
Вокруг все ходят и говорят исключительно о том, как они слетали на море или полетят на море. Или как они снова полетят на море после того, как только что слетали на море.
А я слушаю и кусаю губы.
Артем у меня невыездной.
Я сам так решил.
После прошлогодней поездки с сыном на Черное море, которое в результате нашего визита стало красным. И не потому, что мы Турцию с Египтом перепутали, а от стыда за Артема.
«А лисички взяли спички, к морю синему пошли, море синее зажгли». Я всегда думал: что это за идиотизм? Что за больное воображение у автора?
А мой Артем практически это и сделал. Чего он только с этим несчастным морем не вытворял! Почти все его расплескал своей гиперактивностью с бассейнами заодно. Еще чуть-чуть – и сжег бы точно.
Перед планетой неловко за такого ребенка.
Пусть пока в деревне, в глубинке, посидит.
Пусть море поспит пока спокойно у шхер, пошепчет про вечность.
Еще годик.
Заключение
Все родники нашей жизни бьют из детства.
Во времена великой засухи, когда я сеял свои лучшие семена, а пожинал пустыню, потому что их сдувал злой ветер современного города, я спасался ими, теми родниками из детства. Глоток тех воспоминаний, даже один, судорожный, был способен вернуть жажду жизни.
Детство – это священный возраст. Главный возраст человеческой жизни.
Именно в детстве нам пришиваются крылья. И от того, как крепко нам их пришьют, зависит вся наша судьба.
Воспитание детей – ювелирная работа. Мы имеем дело с тонкой паутинкой ребенка. Как прожилки первой листвы, его душу видно на свет.
Касаться этой невесомой паутинки нужно крайне осторожно. Потому что дальше, с возрастом, она станет теми корабельными канатами, по которым повзрослевший ребенок полезет устанавливать свои алые паруса. И если родители или кто-то, допущенный в детскую, своими неуклюжими чувствами, своими грубыми пальцами повредят звенящие нити той паутинки, в самый ответственный момент их детям не за что будет ухватиться по пути наверх.
Ребенок – не барабан, постучал и забыл. Ребенок – сложный струнный инструмент, ребенок – это скрипка. На нем нужно учиться играть. Так, чтобы не пережимать его струны, иначе музыки не получится, но и не выпускать из рук.
Я стараюсь.
Я стараюсь бережно держать Артема в своих руках. С деликатностью музыканта. С осторожностью ювелира.
Чтобы ничего не повредить и не оставить острых краев в его детстве, на фундамент которого, он, взрослый, будет вставать босиком.
