Мы с Рэем ушли подальше от горок, на которых катались ребятишки, и от лыжников.
Я спустила собаку с поводка, мы шли по засыпанным снегом тропинкам, взбирались на пригорки и радовались жизни. Рубец на боку у Рэя уже почти зарос шерстью и был не виден. Хромал он, когда уставал или когда прикидывался больным, чтобы избежать наказания за шалость. Дурачиться он обожал не меньше Приветика. Например, подъем на горку у нас был на манер бурлаков: я пристегивала собаку на поводок, и она тащила меня наверх.
Теперь Рэй придумал: уже у самой вершины резко обернулся, встал на задние лапы, а передние поставил мне на плечи.
Я конечно же не удержалась, плюхнулась в снег и поехала вниз. Рэй с веселым лаем подскочил, сорвал с меня шапочку и убежал прочь. Я носилась за ним, но поймать не могла. Когда расстояние между нами становилось особенно большим, Рэй ложился на землю, бросал шапку, как бы говоря — все, закончили, подходи, бери. Но стоило мне приблизиться на полметра, как он вскакивал, хватал добычу и снова уносился прочь.
— Рэй, противный мальчишка, — кричала я, — сейчас же иди сюда! Ко мне! Стоять! Лежать! Сидеть! Паршивец, у меня уже ноги промокли. Что там ноги, в трусах — снег. Стоять! Лежать! Ко мне! Ну и пожалуйста, раз ты такой! Сержу все расскажу, и он не даст тебе косточку! — Я повернулась спиной и пошла в сторону дома.
Через несколько секунд Рэй догнал меня, ткнулся мне в колено мордой. Я забрала у него шапочку, и он, как воспитанная собака, потрусил рядом. У подъема на холм я было воспротивилась его попыткам затащить меня наверх, но Рэй поднял лай и прыгал на меня до тех пор, пока я не пристегнула поводок. С него могло статься проделать снова ту же шутку, поэтому я во время подъема беспрестанно и грозно твердила: «Только попробуй! Только попробуй!»
На вершине Рэй сел и принялся выгрызать снег, забившийся между подушечками лап. Я помогла ему — вырвала тугие комочки подтаявшего снега, которые мешали идти.
Кажется, дома нет хлеба, но зайти в булочную с собакой нельзя. Если я привяжу Рэя у входа, никто не зайдет в магазин, пока я не выйду. Опять соберется толпа и будет мне пенять: как не стыдно, девушка, не только вы одна питаться желаете.
Ничего, испечем блинчики. Может быть, Серж уже встал и сам приготовил завтрак.
Если все еще валяется в постели — тоже неплохо, я к нему присоединюсь.
Какой прекрасный день: выходной, солнце светит, воробьи чирикают, Рэй здоров, дома меня ждет замечательный мужчина, я гуляю с собакой, валяюсь в снегу в дубленке, которую еще несколько дней назад берегла как зеницу ока.
Дверь мне открыл замечательный мужчина и тут же тихо сообщил:
— Пришла твоя тетя. Мы с ней беседуем.
Верно, воскресенье. Я потеряла бдительность. До недавнего времени мне удавалось держать тетю Капу на расстоянии. Под разными предлогами избегала ее инспекционных проверок. Но вчера забыла позвонить и сослаться на дежурство или экскурсионную поездку в Архангельское.
Значит, тетя Капа застукала Сержа в моей постели. Хотя что значит «в постели»? Дверь своим ключом она наверняка не открывала.
Одеться Серж успел — натянул брюки и рубашку. Правда, не заправил рубашку в брюки, и причесаться ему не дали — волосы взлохмачены, в них застряло перышко от подушки. Серж с перышком — хорошо бы это сфотографировать.
Я представила себе, как тетя Капа могла воспользоваться моим отсутствием.
«Хорошо, что Юли сейчас нет, — наверняка сказала она, — мне надо с вами поговорить».
И бедный, неумытый Серж был подвергнут допросу с пристрастием. Каков приговор — по его лицу не прочтешь. По тетушкиному — тоже, сидит на кухонном диванчике — спинка ровная, бровки нахмурены, губы поджаты, пальчиками по столу постукивает. Только когда в кухню вошел Рэй, она удивленно округлила глаза.
— Свои! — произнесли мы одновременно с Сержем в ответ на рычание собаки.
— Позвольте ему вынюхать вас, чтобы познакомиться, — сказал Серж.
— Обнюхать, — поправила я его.
— Очень хорошо, что у тебя, Юля, появилась собака, — проговорила тетушка, настороженно рассматривая Рэя. — Теперь, когда ты одна дома, я могу не волноваться.
— Будем завтракать? — предложила я.
— Нет, Кэти, — отказался Серж. — Мне нужно отъехать по делам и одновременно купить корм Рэю. Мы увидимся вечером, хорошо, Кэти?
Что я могла ответить? Конечно, хорошо.
Началось. Тетушка выжила его из моего дома на весь выходной.
— О чем она с тобой говорила? — спросила я Сержа в комнате, куда он отправился завершать свой туалет.
— Я думаю, Капитолина Степановна тебе подробно все изложит, — уклонился он от ответа. — Я позвоню, когда вернусь. Рэя забрать?
— Нет. — Я отрицательно покачала головой.
Пусть у меня останется живой залог.
— Что ты ему наговорила? — набросилась я на тетушку, едва за Сержем закрылась дверь.
Тетушка как будто не услышала вопроса, она продолжала рассматривать собаку, которая, в свою очередь, стерегла ее, сидя на расстоянии метра.
— Она чистоплотная? — спросила тетя Капа. — Почему с нее течет?
Сосульки на бороде Рэя подтаяли, и с них капало на пол.
— Вполне чистоплотная. О чем ты говорила с Сержем?
— Пса зовут Серж?
— Нет, Сержем зовут.., не важно. О чем ты говорила с Александром, я тебя спрашиваю?
— Я спросила о его намерениях. Собирается ли он жениться на тебе.
— Зачем? — простонала я. — Зачем ты вмешиваешься в мою жизнь? Кто тебя просил?
— Если бы я не вмешивалась в твою жизнь, — парировала тетя, — ты бы никогда не поступила в институт и не работала бы в приличной клинике. Моня сказал мне, что заведующий отделением тобою доволен.
— Это совсем другое! Это моя личная жизнь!
— Я никогда не вмешиваюсь в твою личную жизнь, то есть непосредственно в интимные отношения. — (Вмешательством в личную жизнь тетушка считала подглядывание в спальню.) — Но я вправе выяснить, как человек к тебе относится, не нанесет ли он тебе вреда. В свое время Анатолий на подобный прямо поставленный вопрос заюлил, как уж на сковородке.
— А Серж? То есть Александр? — невольно вырвалось у меня.
— Можешь не нервничать, Александр собирается сделать тебе предложение.
— Что он собирается? Какое еще предложение? Ты его вынудила?
— Ничего подобного. Он сказал, что был бы счастлив жениться на тебе, хотя его смущает разница в возрасте.
— Расскажи подробнее, слово в слово, что он сказал, — нервно рассмеялась я.
— Ему сорок восемь лет, а тебе — двадцать восемь. Теоретически он годится тебе в отцы.
— Зато практически годится совсем для другого, — буркнула я. — Что он еще сказал?
