Есть и коробка конфет к чаю, подаренная еще травматологическими пациентами. Надо посмотреть на ней срок годности.
С лицом что-то происходит, оно побаливает от напряжения. Заглянула в зеркало — ну конечно, улыбаюсь так, что сверкают обе челюсти. Мышцы устали тянуть рот до ушей.
Морщин будет — не оберешься. Я стянула губы на привычное место, но через минуту они снова поползли в сторону.
Не смогла спрятать улыбку и когда раздался звонок в дверь. Быстро Серж управился — я только картошку успела почистить.
Толик! Мою лучезарную улыбку он расценил по-своему и бросился меня обнимать.
— Юленька, девочка, твой папа пришел. Папа пришел к своей девочке.
— Ты! Ты! — захлебнулась я от возмущения и стала вырываться из его объятий.
Извивалась, уворачиваясь от мокрого рта, из которого разило перегаром. — Зачем ты пришел? Я же тебе сказала! Убирайся немедленно!
— Ну, ну, малышка. — Толик отпустил меня и похлопал ниже спины. — Веди себя хорошо. — Он стал снимать пальто.
— Что ты делаешь? Не раздевайся! Я сказала — уходи!
— Пропусти меня. — Он легко отодвинул меня в сторону. — Папе надо сделать пи-пи.
И направился в туалет. Идиот! Я сорвала пальто Толика с вешалки, готовясь всучить, лишь только он выйдет. Но Толик, облегчившись, как ни в чем не бывало отправился на кухню.
— Картошечка? Славно, я есть хочу.
— Немедленно убирайся вон! Видеть тебя не могу! Что ты расселся? Вставай! Уходи!
— Юльчонок, не ори, пожалуйста. У меня голова раскалывается после двух дней пьянки. Сейчас я приму пивка, отпустит, и мы с тобой поговорим.
Я ловила ртом воздух, а Толик открыл одну из принесенных им бутылок и стал пить прямо из горлышка.
— Принеси мне из прихожей тапочки, милая, — сказал он, опустив бутылку и громко икнув.
— Я тебе двадцатый раз повторяю — уходи! Я не хочу тебя видеть, слышать, дышать с тобой одним воздухом. Уходи! Ты русский язык понимаешь?
— Он все поймет, — раздался позади меня голос Сержа.
Я забыла захлопнуть дверь и не услышала, как он пришел.
— Что за хмырь? — Толик откинулся на спинку диванчика и по-хозяйски разложил на ней руки.
Серж не обращал на него внимания, смотрел на меня.
— Ты уверена, что действительно не хочешь его видеть? Я спрашиваю потому, чтобы тебе не было неприятно, если я спущу его вон.
— Ты! Меня спустишь?
— Легко, — бросил Серж, даже не повернув головы. — Кэти?
Мне решительно не давали вставить слово. Теперь на кухню протиснулся Рэй. Он подошел к Толику, зарычал и показал свои изящные зубки.
— Откуда эта мерзость? — Толик отпрянул в угол. — Уберите распоротого урода.
— Ты сам урод, — сказала я. — Забирай свои бутылки, уходи и навсегда забудь дорогу к моему дому. Рэй, пропусти его.
Собака не пошевелилась. Серж забрал у меня пальто Толика и велел:
— Отведи Рэя в комнату.
Что происходило, пока я тянула за ошейник упирающегося пса, закрывала его в комнате, — не знаю. Но когда я вернулась, расстановка действующих лиц поменялась. Толик, прижав пальто к груди и что-то бормоча, двигался к двери. На него шел Серж. Он не говорил ни слова, но, если бы на меня наступал человек с таким выражением лица, я бы предпочла ретироваться на четвереньках.
— Ты еще пожалеешь, пожалеешь, — наконец я разобрала, что бормотал Толик. Он не переносил ситуаций, в которых последнее слово оставалось не за ним.
— Конечно, пожалею, — согласилась я, вытащила из тумбочки его тапочки и водрузила сверху на пальто. — Пожалею, что не сделала этого раньше.
Я захлопнула за Толиком дверь и, не глядя на Сержа, пропищала совсем как Ира:
— Ой, у меня и ужин-то еще не готов, — и шмыгнула в кухню.
Включила плиту, плеснула на сковородку масло, стала шинковать картошку.
— Кэти, — тихо позвал Серж.
Я оглянулась. Неужели только что его глаза походили на лазерное оружие? Серж смотрел на меня ласково, нежно, как бы зовя к себе. Я тут же воспользовалась приглашением и бросилась ему на шею.
Запертый на кухне Рэй протяжно выл, картошка на сковородке горела, и запах несло по всей квартире. Но все это было за пределами мира, в который Серж погрузил меня, когда мы перебрались в комнату.
И если бы он вздумал прерваться и пойти тушить пожар, я бы не отпустила его, вцепилась ногтями и зубами или отправилась вместе с ним, облапив его тело, как осьминожка.
Из сладкого забытья я плавно перетекла в сон и почти не слышала, как Серж сказал, вставая:
— Кэти, я на минутку. Надо все-таки выключить плиту, вся квартира в дыме, и соседи стучат по радиаторам, голос Рэя их, очевидно, беспокоит.
* * *
Я удивлялась своей глупости: как могло лицо Сержа казаться мне заурядным, среднеарифметическим? Он замечательно красивый мужчина! Причем в развитии: с каждым днем становится все красивее. У него мужественные и в то же время тонкие черты лица, замечательная улыбка. Совсем не детская.
Почему, если хотят похвалить улыбку, то называют ее детской? Глупости. Улыбка у Сержа взрослая, мужская и добрая. Это доброта сильного человека, который воспринимает окружающих как создания слабые и беспомощные, требующие его опеки.
У Сержа особенный взгляд. Возможно, чрезмерно пристальный и изучающий. Я не раз замечала, как люди тушуются перед ним.
Мне и самой он казался арктически холодным, пока мы.., не познакомились поближе, скажем так.
Хорошо помню томные взгляды Анатолия. Словно я облита медом с ног до головы. И он предвкушает, как будет этот мед слизывать, задерживаясь на выпуклостях и вогнутостях моего тела. Серж смотрит не просто прямо в мои глаза, он смотрит в зрачки, куда-то в глубину меня. И ему нравится то, что он там видит. Уголки губ у него чуть растягиваются (еще не улыбка, а готовность к ней или, напротив, спрятанная улыбка), брови слегка приподнимаются, как будто от удивления, — и я чувствую себя необыкновенно красивой, до такой степени обворожительной, что победительницы конкурсов красоты должны захлебнуться от зависти. Меня начинают беспокоить уколы ревности: умение так смотреть на женщину способно завалить обочины жизненного пути Сержа разбитыми девичьими сердцами.
* * *
Мы встречаемся больше месяца. На дворе стоит зима. Говорят, очень суровая. А нам кажется, так тепло не было никогда. Видимся мы каждый день после работы и в выходные. Безо всякой системы: то через день перебираемся из одной квартиры в другую, то неделю проводим у него или у меня. Теперь я не вызываюсь подменить кого-то на дежурстве и придирчиво изучаю график — не вписали ли мне лишнее дежурство на неделе.
