Волна в самом деле захватила, но я вполне могла ей сопротивляться, только не хотела.
Я пребывала в полном сознании, когда отеческие чмоканья Сержа моей макушки перешли в нежное лобзание ушей и шеи, но не остановила его. Когда же дошло до настоящих поцелуев, я отдалась им с пылом блудницы. Как иначе меня назвать? Нас не связывала душевная близость, мы ничего не знали друг о друге и не пытались узнать. Я успела мысленно обозвать себя шлюхой, но потом любые характеристики стали мне безразличны — величайте хоть галактической проституткой.
Хотя мой прошлый интимный опыт ограничивался только связью с Анатолием, неискушенной меня назвать было трудно. Анатолий был большим виртуозом по части секса.
Но то, что происходило у меня с Сержем, не имело ничего общего с прежними ощущениями. Меня не сотрясала периодическая сладостная судорога благополучного финала, не появилось желания двигаться, выкручиваться и вообще гимнастически поработать. Нет, не правда, я, кажется, двигалась, что-то говорила, но что именно — не помню. Не исключено, что я корчила страшные рожи или выла по-волчьи.
По сути, я потеряла сознание. Впервые в жизни. Провалилась в наркотическую бездну. Другой мир. Совершенно другой. Я помню картину облаков: как бы небо, но с него не падаешь, там живешь. Облака не только разноцветные, но вкусные, вроде воздушной ваты, они чудно пахнут, и ты каждой клеточкой тела их осязаешь, хотя и не трогаешь руками, — они немного влажные и пористые, как торт безе. На облаках можно кататься, кувыркаться в них, играть с ними, строить из них, устраивать фонтаны и фейерверки. Кроме известных пяти чувств, у меня пробудились еще полтора десятка других, названия которым нет в родном языке — как и слов, описывающих подаренные ощущения.
Бред. Настоящий сладостный бред. Без всякого личностного участия — я понятия не имела, кто меня отправил на облака, мне было безразлично, как зовут человека, соединившего свое тело с моим. После возвращения на родную землю в привычную реальность я тут же благополучно заснула.
* * *
Меня разбудил тихий, но злой шепот, звучавший над моей макушкой. Я обнаружила себя лежащей на груди Сержа, обеими руками он обнимал меня и шипел на кого-то за моей спиной. Я повернула голову и увидела Рэя. Пес положил голову на край постели и смотрел на нас, тихо поскуливая. Где он был все это время? Неужели подсматривал? Оказывается, я задала вопрос вслух.
— Он был на кухне, — сказал Серж, — но вот сумел открыть дверь. Рэй! На место, я тебе сказал!
Рэй медленно и обиженно убрал голову с постели, повернулся и вышел из комнаты.
Мы молчали. Не думаю, что Серж, как и я, искал в себе запоздалое раскаяние и умасливал посрамленную скромность. Кроме того, он был занят делом. Слегка ослабив объятия, чтобы мне было удобнее устроиться, он взял мою ладонь и принялся целовать ее, легко касаясь губами. Тепло, уютно — так хорошо было моему телу, что угрызения совести я решила оставить на потом, отодвинула их в сторону, как бульдозер сдвигает на обочину сугробы снега.
Мой взгляд упирался в батарею фотографий на длинном комоде. На всех — только два персонажа: женщина, хрупкая, невысокая, с копной черных кудряшек, немного похожая на цыганку, на большинстве фотографий она улыбалась или смеялась; девочка очень похожа на нее — маленький чертенок, который с трудом замирает на секунды перед объективом, чтобы потом снова крутиться юлой.
— Где твои жена и дочь? — спросила я.
— Их нет.
— Я заметила. Где они сейчас?
Серж перестал целовать мою ладонь и слегка сжал ее.
— Они погибли. В автомобильной катастрофе.
Не знаю, что говорить в подобных случаях. Я сделала первое, что пришло в голову. Потерлась носом о его плечо, поцеловала и извинилась:
— Прости, пожалуйста.
Серж помолчал, потом стал рассказывать:
— Это произошло… Не важно, где это произошло. Мы подъехали к почте. Мне нужно было опустить письма в бокс, то есть как это называется?
— В ящик, — подсказала я.
— Да, в ящик. Я поставил машину на углу. Дело двух минут, но меня задержал человек, который спросил дорогу к площади.
Из-за поворота выскочил комьйон — это очень большой грузовик — и врезался в мою машину. Мария, жена, сидела на переднем сиденье, а Лидия — за ней. Девочка обнимала маму сзади и шептала ей какие-то свои секреты на ухо. Она была… Лидия была очень жизненная, как ртуть. Ничего не могла долго прятать внутри. Я знаю, что она тогда признавалась Марии. Дочка разбила дорогую китайскую вазу и сочинила историю, будто забрались воры, унесли вазу и случайно уронили ее в холле. Я даже слышу слова, которыми она признается. Я ей дал три дня на изменение истории с ворами.., а прошло только два дня… Их долго не могли вытащить, и они умирали у меня на глазах. Если бы я поставил машину на десять метров дальше или вернулся на минуту раньше, ничего бы не случилось.
— Ты мучаешься чувством вины? — Я выбралась из объятий Сержа, лежала рядом на боку, положив под голову локоть, смотрела на него. А он уткнулся взглядом в потолок.
— Нет. Психиатры подробно растолковали, что такое комплекс вины и как с ним бороться.
— Ты сразу вернулся домой?
— Только через год. Нужно было завершить дела. Это было похоже на борьбу с.., — Серж показал жестом, — да, с пилой.
Она все время подступает к тебе, чтобы вонзиться в тело, а ты усилием воли держишь ее, на расстоянии.
— С пилой, — эхом повторила я и тоже откинулась на спину. Вспомнила строки любимой поэтессы:
Как у сосенки у красной
Каплет жаркая смола.
Так в ночи моей прекрасной
Ходит по сердцу пила.
[3]
.
На печальный рассказ Сержа я неожиданно отозвалась нашей грустной семейной историей. Ее мало кто знает, только очень близкие люди.
Когда моей маме было пять лет, а тете Капе — семь, их отправили на лето в деревню. Во время сенокоса они играли на лугу. Там работала сенокосилка.., мама под нее попала. Ей отрезало обе ноги ниже колена. Наш дядя Степан догадался туго перевязать их, схватил ее на руки и помчался в село. А тетя Капа бежала рядом и прижимала к груди отрезанные ножки. Как в фильме ужасов.
Он перекочевал в мои ночные кошмары.
Мне снилось, что на месте мамы оказалась я, у меня нет ног — не могу сделать ни шагу без протезов, только ползать. Мне нужно забыть об играх, о беге вприпрыжку по ступенькам; я не выберусь без посторонней помощи из ванной, никогда не буду загорать на пляже и танцевать. Я осуждена вечно ходить в уродливых ботинках и не в силах представить, какими были бы пальчики на моих ногах. Потом мне снилось, что я — тетя Капа, бегу рядом с дядей Степаном.
Страшные обрубочки маминых ног постепенно перестают кровоточить и становятся все холоднее. И даже когда я повзрослела, окончила институт, кошмары не отступили.
