– Хорошо. Попроси ее прийти. А я выясню остальное.
Утром Этторе отрывает клочок бумаги из покрытого плесенью сборника гимнов, который он находит на полке в Сант-Андреа. У него нет ни карандаша, ни чернил, и поэтому он берет кусочек угля и с трудом выводит по-итальянски, где его найти, прося прийти, как только она сможет. Затем вручает записку Пино и с тревогой смотрит, как его друг проталкивается в толпе поближе к Людо Мандзо и нанимается в Дель-Арко закладывать снопы в молотильную машину. При виде управляющего Этторе охватывает жгучая, мучительная ненависть. Он обводит взглядом площадь, словно ожидая, что откуда ни возьмись явится Паола, набросится на Мандзо и разорвет его ногтями и зубами. Но она не появляется. Уходя, Пино оглядывается на Этторе и быстро кивает. Этторе видит, как нервничает друг из-за этого поручения, как в присутствии Людо он весь съеживается, будто попавший в огонь лист. Этторе мысленно обращается к ангелу-хранителю, моля, чтобы Пино повезло, ведь если кто и заслуживает ангела-хранителя, то это, конечно, Пино.
День тянется долго. Этторе нанимается колоть камень для строительства стены, и к концу дня его одежда покрывается пятнами соли, а руки дрожат от усталости. Но ближе к ночи в его тихое убежище заглядывает Пино.
– Дело сделано, братишка, – говорит он с улыбкой и явным облегчением.
– Ты отдал записку Карло?
– Да. Я сказал, что это любовное послание, и он захихикал, словно маленький мальчик. Никто не видел, как я это делал, это точно.
– Отлично, Пино. Спасибо, – говорит Этторе.
Пино задерживается в дверях церкви.
– Она… она не пострадает? Англичанка? Ведь ты сумеешь ее защитить? – спрашивает он. – В конце концов, она не имеет к этому отношения.
– Я знаю. И я… сделаю все, что смогу, – отвечает Этторе, стыдясь того, что друг считает нужным сказать это. И того, что вовлек Кьяру в их авантюру. Пино никогда не участвовал в налетах и никогда не будет участвовать. Любое насилие глубоко чуждо ему, он не годится даже для того, чтобы стоять на часах, пока остальные делают всю работу. – Я постараюсь. Но риск будет куда больше, если она не сможет помочь.
– Риск будет велик в любом случае, – говорит Пино. – Знаешь, твоя сестра порой пугает меня. – Быстрая усмешка пробегает по его губам…
– Когда я не боюсь за нее, я боюсь ее, – отвечает Этторе, кивая. Пино треплет его по плечу и уходит.
Этторе полагает, что она снова придет вечером, как в тот раз, или даже глубокой ночью, проникнув в город, словно вор. Вместо этого два дня спустя она появляется поздним утром, когда он оказывается в церкви совершенно случайно. От неожиданности он застывает на месте, когда дверь внезапно открывается, и в течение нескольких мгновений просто смотрит на нее в ореоле золотистого сияния, не в силах понять, как она здесь оказалась.
Она тоже растеряна, но не может сдержать улыбки, он видит, как с каждым вдохом поднимается ее грудь. Залетает ласточка, делает круг и, испугавшись, вылетает обратно, но Кьяра смотрит лишь на Этторе, который садится на скамью. Ее появление здесь, в этом тихом, пронизанном светом убежище, оказавшемся в их распоряжении, так не похоже на правду, что он тоже улыбается. Он задвигает засов и без всяких объяснений сжимает ее в объятиях. Терпкий аромат ее согретых солнцем волос заставляет его сердце заныть, он целует ее чуть ли не с благоговением, много нежнее, чем раньше. Снаружи до них доносится шум шагов идущих туда и сюда прохожих; ласточка снова возвращается, слышится тихое царапанье ее коготков, когда она приземляется, щебетание и писк птенцов, теснящихся в гнезде, толстых и глупых, уже готовящихся к первому полету. Этторе снимает с Кьяры одежду так, чтобы солнце падало на ее кожу. Любуясь, он поворачивает ее то так, то этак, прикасается к ее телу – к выемке у основания шеи, где поблескивает пот; проводит пальцами по линии ягодиц, гладит колени и локти. У нее длинные пальцы на ногах и белая узкая ступня. Он осматривает каждый дюйм ее тела и наконец укладывает ее на скамью, от горького чувства все внутри у него болезненно сжимается, ведь это первый и последний раз, когда он видит ее вот так. Сияющую в солнечных лучах, словно один из духов его матери, прекрасную, нездешнюю, не принадлежащую к этому миру.
Время течет удивительно, будто во сне. Оно словно не имеет отношения к миру за пределами маленькой церкви. Потом Этторе смотрит, как Кьяра одевается. Она делает это неторопливо, с чувством, что спешка здесь неуместна и непристойна. Словно женщина в собственной спальне – спокойно и непринужденно.
– Иди сюда, – говорит он, когда она заканчивает застегивать пуговицы на юбке и блузке и прикреплять к поясу чулки. Прежде чем ответить на его призыв, она надевает туфли и садится рядом с ним на церковную скамью. Она приникает к нему, и он обнимает ее сзади, кладя руку ей на шею, касаясь волос. Ее шея точно совпадает с размером его руки, и это приятно. – Моя сестра говорит, что ты влюблена в меня.
При этих словах она замирает на долю секунды.
– Конечно. Ты этого не знал? – спрашивает она.
– Нет, не знал, – отвечает он, явно лукавя. Он не признавался себе, потому что это то радовало его до безумия, то повергало в ярость. Повисает молчание, но она не спрашивает, любит ли он ее.
– Любишь ты меня или нет – не важно. Это ничего не меняет, – просто говорит она.
– Я пока еще не знаю, могу ли я кого-то любить. Или что-то. Так, как мне хотелось бы, – отвечает он, и это вполне честно. В кончиках пальцев, которые касаются ее шеи, он чувствует пульсацию своей крови.
– Это не имеет значения, – говорит она.
– Как… как ты добралась сюда? Как тебе удалось?
– Карло передал мне твою записку позавчера, но я не могла прийти раньше. Я сказала, что хочу повидаться с Бойдом. Мой муж здесь, в Джое. Анна подвезла меня в повозке, и я сказала ей, что сначала пойду прогуляюсь, а уж потом проведаю мужчин… Не думаю, что она мне поверила. – Клэр дерзко вздергивает подбородок. – А с другой стороны, почему бы и не прогуляться, чтобы размять ноги после поездки?
Некоторое время Этторе молчит.
– Анна близка с Федерико. Тебе следует соблюдать осторожность, она может сказать ему, и он сразу поймет, зачем ты приезжала.
– Но ведь он же не знает, что ты здесь, в этой церкви. Так ведь?
– Это верно. Но ты должна зайти на Виа Гарибальди прежде, чем вернешься в массерию. Повидаться с мужем. – Говорить это все равно что надавить на синяк ради того, чтобы просто причинить боль.
– Да. И Пип… Пип знает, – говорит она, чуть не плача, задыхаясь от чувства вины. Она закрывает глаза. – Это была безобразная сцена. Когда я вернулась отсюда в прошлый раз… Это было ужасно. Я глубоко ранила его. Я… я не знаю, что сказать ему. – Она опускает глаза, и слезинка капает на юбку – маленькое темное пятнышко на ткани. С языка Этторе чуть не срывается: скоро все закончится, но он понимает, что это жестоко и вовсе не то, что ему на самом деле хочется сказать.
