– Сможешь. Тебе придется, – тихо говорит он. – Когда я увидел тебя сегодня с ребенком на руках… На какой-то миг мне показалось…
– Показалось – что?
– Словно… ты часть моего мира. Но это не так. Ты не должна приходить сюда снова. Это опасно. Есть люди, которые убили бы меня, выпади им такая возможность. Ты меня понимаешь? Что здесь реально – так это опасность. Я боюсь даже оставаться в собственном доме, потому что они могут снова заявиться туда. Если нас увидят вместе, если они узнают, что мы… близки… Ты меня понимаешь? Они не посмотрят, что ты иностранка.
– Тот слуга знает. Федерико с кроличьей губой. Тот, о котором ты говорил, что он фашист.
– С заячьей губой. – Голос Этторе совершенно лишен выражения. – Ты уверена?
– Да. Он… шикал на меня. Когда я как-то вернулась после нашего свидания.
– А теперь слушай меня внимательно. Держись от него подальше. Поняла? Придумай что угодно, только держись от него подальше.
– Но если он на ферме, что я могу поделать? Правда, сейчас он в Джое. Леандро и Бойд вернулись сюда три дня назад. Они ужасно поругались из-за проекта. Твой дядя хочет, чтобы мой муж все переделал. Мы можем застрять здесь еще на много недель, – говорит она, улыбаясь. Но Этторе не улыбается.
– Черт бы их побрал, – бормочет он, на мгновение опуская голову.
– Этторе, о чем ты?
– Ты не можешь уехать? В Англию? Ты и мальчик.
– Нет, – произносит она, чувствуя укол острой боли. – Пока твой дядя не разрешит нам. И я хочу остаться. Я хочу быть рядом с тобой.
– А не можешь ты взять и просто уехать? Не спрашивая разрешения.
– Этторе, о чем ты? Чего ты недоговариваешь?
– Я… – Он мотает головой. Его глаза теперь теряются в тени; она различает лишь контур его лица. – Тебе опасно находиться там. В массерии. Я не понимаю, что у него на уме, зачем он удерживает вас. Не понимаю.
– Судя по тому, что я видела, опасность здесь угрожает всем и каждому. Я могла бы… Я могла бы вернуться в Джою. Мне стоит лишь сказать, что я скучаю без Бойда. Возможно, твой дядя пойдет мне навстречу? Тогда мы могли бы чаще встречаться, и…
– Нет! Это еще хуже.
– Этторе, я… не понимаю. – Клэр ждет, но он отворачивается и не спешит делиться своими мыслями. – Кто была та девушка, с которой я говорила? – спрашивает она. – Девушка, которая сказала мне, где ты живешь?
– Луна, жена Пино. С тех пор как я ушел с фермы, я живу то у них, то у других друзей.
– А ты не можешь пожить в доме твоего дяди здесь? Ведь там ты будешь в большей безопасности? Почему тебя хотят убить?
– Так бывает на войне, Кьяра! – Он слегка встряхивает ее, и она снова чувствует себя несмышленым ребенком. – Мы с дядей теперь по разные стороны баррикад.
– Мне жаль, если это так. Особенно сейчас, когда ты в опасности. – В ответ он лишь пристально смотрит на нее, не пускаясь ни в какие объяснения, и она чувствует себя беспомощной, лишенной надежды. – Значит, ты совсем не рад меня видеть? Ни капельки?
Тут Этторе улыбается, это лишь намек на улыбку, тронувшую скорее его глаза, чем губы.
– Я мог бы остаться там, где был, когда Луна сказала, что ты здесь. Я не должен был приходить, чтобы встретиться с тобой, – говорит он.
– Тогда я рада, что пришла. Рада, даже если это будет… даже если это последний раз.
Из переулка позади двора раздаются шаги и голоса с той стороны стены, к которой они прислонились, там тоже идет жизнь, слышится скрежет железного ведра, кашель, шорох соломы. Но Этторе впивается в Клэр губами, стискивая ее в объятиях, у Клэр перехватывает дыхание – и ей все равно, пусть хоть вся Джоя соберется, чтобы смотреть на них. Они занимаются любовью с той же поспешностью, что и в первый раз, и Клэр пытается убедить себя, что это еще не конец; что она увидит его вновь, что она останется в Джое и будет жить с ним, что выйдет за него замуж. Но она не может в это поверить, поверить по-настоящему. Даже теперь, когда для нее не существует ничего, кроме его прикосновений, движений его тела, его запаха, реальности происходящего. Клэр позволяет пустоте воцариться в своей голове – она отбрасывает все мысли и отдается своим ощущениям. Ее охватывает чувство, что вся она целиком принадлежит лишь этому мгновению, что не существует ни прошлого, ни будущего, и это чувство и пугающее, и упоительное.
К тому времени, когда они, отдышавшись, поправляют одежду, становится совсем темно. Долгое время они молчат, не ощущая ни малейшей неловкости, иногда перебрасываются словами о далеких и ничего не значащих вещах. Они стоят близко-близко, прильнув друг к другу. Клэр одной рукой держит Этторе за рубашку у его талии, другой сжимает его плечо – пук твердых железных прутьев под кожей. Этторе водит пальцами по ее влажным, собранным в узел волосам или обнимает сзади за шею, как он любит это делать.
– Расскажи мне о своем доме. Расскажи о том месте, где ты живешь, – тихо просит он. – Оно ведь совсем другое. Должно быть совсем другим.
– Да, совсем другое. Зеленое-презеленое. Там много дождей. Иногда кажется, что дождь никогда не закончится. Зимой бывает холодно, но не слишком. Лето обычно мягкое и теплое. По сравнению со здешним климатом наш можно назвать умеренным. Когда я думаю о доме, два слова приходят мне на ум – умеренность и безопасность.
– И там никто не голодает.
– Некоторые голодают, – задумчиво говорит она. – Конечно, только самые бедные. Но таких гораздо меньше, чем здесь. И… возможно, там легче получить помощь. Существуют благотворительные заведения… места, куда обездоленные могут обратиться.
– А богатые ненавидят бедных?
– Нет. Не так, как здесь. Чаще всего богатые о них просто не думают, иногда жалеют или презирают… но не ненавидят. И люди не делятся только на богатых и бедных, они могут быть и посередине. Между богатством и бедностью существует еще множество слоев – Бойд и я, мы посередине. Англичане вежливы и… очень сдержанны. Все происходит за закрытыми дверями. У нас растут огромные деревья, есть общественные сады, где много цветов, куда может прийти любой, где играют дети.
Из всего сказанного именно это, как кажется Этторе, являет собой разительный контраст между Англией и Апулией: цветущие общественные сады с играющими детьми.
Некоторое время Этторе молчит, словно представляя себе эту сцену. Он делает вдох, медленный и глубокий; Клэр не осмеливается спросить, о чем он думает. Поедет ли он когда-нибудь с ней в Англию?
– Я так ясно вижу тебя там, – произносит он наконец. – Я вижу тебя в саду. В безопасности.
– Этторе, я не могу уехать…
– Как ты вернешься в массерию? Как ты попала сюда?
– Я долго шла пешком, а потом какая-то женщина подвезла меня в своей повозке. Я полагаю, что дойду обратно.
– Дойдешь? Сейчас, ночью?
