На следующий день небо плотно затягивает облаками, воздух напоен влагой; тишина настолько полная, что ни один лист на смоковнице не дрогнет, ни единая сухая травинка не колыхнется и не согнется. После обеда Клэр отправляется на прогулку, и ей кажется, что воздух расступается, пропуская ее, и плотно смыкается за ее спиной. Она встречает Этторе в развалинах трулло, над которым вместо крыши виднеется небо. Вначале они занимаются любовью, а потом разговаривают, как всегда. До того как основная потребность плоти не будет удовлетворена, они не в силах думать ни о чем другом, и после дня, двух дней, иногда трех дней эта потребность становится все острее, она наэлектризовывает тело, словно статический заряд. У Клэр остается горящая ссадина на позвоночнике от грубой каменной кладки стены и переполняющее ее чувство надежности и уверенности.
– Тебе только двадцать четыре, сказала мне Марчи, – произносит она.
Этторе кивает. Они сидят бок о бок на каменном пороге за дверью трулло, и Клэр думает обо всех тех людях, которые сидели здесь до них в течение столетий: о мужчинах, которые курили, размышляли и чего-то ждали; о женщинах, которые отдыхали, разговаривали, лущили бобы. О любовниках, которые, возможно, тоже искали место, чтобы скрыться, и жесткое каменное ложе, чтобы лечь.
– А тебе? – спрашивает он.
– Двадцать девять, – отвечает Клэр, стыдясь свежести своего лица, отсутствия шрамов, того, что она словно не тронута, не отмечена этим миром.
– Тебе никогда не приходилось голодать, – говорит он.
– Нет, мне не приходилось голодать. – Клэр берет его руку и сплетает свои белые пальцы с его, смуглыми.
– Я не могу себе этого представить, – говорит он, окидывая ее удивленным, но беззлобным взглядом.
– И я не могу представить твою жизнь. Твой мир, – грустно отвечает она.
– И не пытайся. Радуйся тому, что тебе это не нужно. – Этторе хмурится.
– Но я хочу. Я хочу знать… понять.
– Зачем? И как? Что это тебе даст?
– Из-за тебя. Чтобы узнать, кто ты. Вот зачем, – говорит Клэр.
Этторе поднимает взгляд на низко висящие тучи и не отвечает.
– Скоро пойдет дождь, – говорит он.
– Ты думаешь, что я не смогу, ведь так? – произносит Клэр. Это скорее печальное утверждение, чем вопрос, и Этторе поворачивается, чтобы посмотреть на нее, и едва заметно улыбается. Его глаза, искрящиеся светом, – самое яркое из всего, что она видит вокруг.
– Со стороны никто не сможет. Это не твоя вина.
– Я хочу… Я хочу сделать тебя счастливым.
– Ты только сделаешь несчастной себя. – Он качает головой. – Нам следует прекратить это.
– Не хочу.
– Но это необходимо. Раньше или позже кто-нибудь догадается, и тогда твой муж узнает. Мы должны остановиться, – говорит он, и Клэр задерживает дыхание, пока ей не становится ясно, что он имеет в виду не прямо сейчас. Он проводит большим пальцем по ее щеке и целует ее.
Когда начинают падать первые тяжелые дождевые капли, Этторе поднимает Клэр и подталкивает ее по направлению к массерии. Она пускается в путь, но шум двигателя заставляет ее бегом вернуться в их укрытие в то время, как в отдалении проносится красная машина, тоже в сторону фермы.
– Я не знала, что дорога так близко! – говорит она. Этторе не шевелит ни единым мускулом. – Думаешь, он нас увидел?
– Может, и не увидел бы, если бы ты не стала удирать, словно заяц, – отвечает он, улыбнувшись. – Ничто так не обличает виноватого.
– Прости. Я не смогла совладать с собой. Надеюсь, что это был слуга, ездивший по какому-нибудь поручению, а не Пип или Леандро.
– Если бы это был Пип, то было бы больше вихляний, шума и пыли, – говорит Этторе, и Клэр улыбается. – Заяц. Мой дядя назвал тебя так однажды, но он был не прав… Ты боишься, но это тебя не останавливает. А это храбрость.
– Он назвал меня зайцем? – спрашивает Клэр. Почему-то ей становится обидно. – А Марчи как-то назвала меня мышкой. Вот что они обо мне думают – слабовольная. Трусиха.
– Какое имеет значение, что они думают? – На лице Этторе проскальзывает улыбка. – Нам лучше знать.
– Я так устала… – Клэр качает головой. Ей не удается сформулировать свою мысль. – Я так устала делать то, что мне велят. Проявлять покорность, устала идти туда, куда меня ведут.
Этторе хмурится, глядя на нее.
– Это словно входит в твою плоть и кровь. Верно? – тихо произносит он. – Когда тебе не выказывают никакого уважения; когда ты не властен над собственной жизнью.
Клэр пристыженно опускает глаза:
– Прости. У меня нет причин жаловаться, я знаю. Должно быть, я кажусь тебе избалованной… Я сама во всем виновата. Мной командуют, потому что я всегда сама это позволяла, – говорит она. Клэр сидит на корточках, прижавшись лбом к древней туфовой стене, уперев в нее ладони. Этторе зажигает сигарету, выпускает дым высоко над своей головой и ничего не отвечает. Она встает и подходит к Этторе, чтобы сесть рядом. По ее щиколоткам ползают муравьи, и она наклоняется, чтобы стряхнуть насекомых; их укусы – жгучие уколы. Вдали окончательно улеглась поднятая машиной пыль. – Если даже это был слуга, нам следует быть осторожными. Он, кажется, весьма дружен с Марчи. Федерико, вот как его зовут. Возможно, он сказал бы ей про нас, если бы узнал.
– Он подонок, – отрезает Этторе. – Если бы Марчи знала, что происходит, если бы она открыла глаза и посмотрела вокруг, то не стала бы терпеть его рядом. Ни одной секунды.
– Но почему? Что же все-таки происходит? Твой дядя сказал мне, что здесь… кризис, война, – говорит Клэр.
Этторе молча думает, перед тем как ответить. Он всегда так делает, и Клэр нравится эта его манера говорить лишь тогда, когда он точно сформулирует то, что хочет высказать.
– Это война, Кьяра. Мы сражаемся не один десяток лет, эта война то затухает, то вспыхивает с новой силой. И теперь мы подходим к развязке. – Он глубоко затягивается своей сигаретой и качает головой. – До конца этого лета прольется много крови. Ты видела человека, избитого в Джое, ты говорила мне. На него напал отряд чернорубашечников.
– Да. Да, видела. Его звали Франческо Молино. – Клэр передергивает при этом воспоминании.
– Федерико Мандзо командует одним из таких отрядов. Он один из них, он – фашист. В нем очень много агрессии. Так же, как и в его отце Людо Мандзо, – для того чтобы агрессия выплеснулась, не нужны причины, нужен лишь повод.
Клэр пристально смотрит на него. Его слова заставляют ее похолодеть. Она думает о букетике нежно-голубых цветов, который протягивал ей Федерико, его милой улыбке, не очень сочетающейся с выражением его глаз. Она думает о том, как он заклеивал велосипедное колесо для Пипа и чинил граммофон для Марчи. Она думает о сломанных и залитых кровью очках, падающих на каменные плиты в Джое, и вновь ее охватывает чувство, что все это одновременно не может быть правдой, чувство нереальности этого места и того, что здесь происходит.
