Молодой мэр произнес речь об их стремительно развивающемся великом городе и об успешной борьбе с коррупцией. Слушая его, Бойд побледнел. Он излучал напряжение и, когда вечер подходил к концу, пересек зал, чтобы поговорить с мэром, который беседовал с двумя другими мужчинами. Потом они вернулись в свои апартаменты и на следующий день отплыли домой; неделю спустя они узнали, что Бойд выиграл конкурс и здание будет построено по его проекту. Тогда он крепко обнял Клэр, в первый раз за долгое время.
– Спасибо тебе, Клэр. Ангел мой, спасибо тебе, – прошептал он. – Я бы не вынес этого без тебя.
К этому времени Клэр была слишком изнурена, чтобы догадаться или спросить, чего именно он бы не вынес.
Теперь, как ей кажется, она знает, во всяком случае отчасти. То обстоятельство, что в Италию их пригласил нью-йоркский знакомый мужа, о существовании которого Клэр даже не подозревала, не могло быть простым совпадением, к тому же у Бойда стали появляться те же симптомы стресса, что и в Нью-Йорке. В первый раз за все время она злится на мужа за то, что он многое от нее скрывает. За то, что заставляет ее гадать о том, о чем не желает говорить. «Я не позволю вам уехать», – сказал Кардетта, и у нее не осталось никаких сомнений, что без его согласия ни она, ни Пип не могут покинуть это место. Злость была так же внове для нее, как и чувство небывалой бодрости, как после долгого сна, которое она ощутила с появлением в массерии Этторе Тарано. Она вслушивается в это новое состояние, заставляющее ее делать более резкие движения и производить больше шума, чем она привыкла.
Все, что так долго было немо, теперь обретает голос, выходит наружу. Ее завораживают собственные ощущения. Она проводит рукой по пыльной штукатурке стен в спальне, по гладкому дереву спинки кровати, по камням лестницы, по туго накрахмаленным и наглаженным до блеска льняным салфеткам за столом. Она растирает хлебную корку в пальцах, запускает пальцы в свои волосы. Щели между рыжими и белыми плитками пола врезаются в ее ступни, песок попадает в туфли и при ходьбе трется о кожаные стельки; она слышит меняющийся стук своих каблуков по плитке, камню или земле. Поначалу она ощущала лишь смешанный запах приходящих на дойку коров, молока и цветущего жасмина. Теперь же она различает запах известняка; запах пота сторожей, въевшийся в их рубахи. Она чувствует и запах собственного пота, и запах грязных волос Пипа. Запах пудры на лице Марчи. И запах пыли на отороченных кистями занавесках.
Пип вознамерился приручить одну из сторожевых собак. Он провел два дня, наблюдая за ними и решая, какая из них наиболее восприимчива, и назвал своего избранника Бобби.
– Бобби? – эхом повторяет Марчи, когда он рассказывает им об этом за завтраком. – Может, ему стоит дать итальянское имя? Его трудно будет приручить, если он не сможет понять тебя.
– Его полное имя Роберто, – говорит Пип с усмешкой, и Марчи смеется.
– Не забывай об осторожности, Пип, – говорит Клэр. – Мистер Кардетта предупреждал, что это не те собаки, к которым ты привык.
– Я знаю, но Бобби другой. Идемте со мной, и вы сами увидите. Я могу взять для него кости от моих отбивных?
– Конечно, бери что хочешь, – говорит Марчи. – Только не проси меня пойти и погладить эту тварь. Собаки мне никогда не нравились.
– Бобби не тварь! Пойдем, Клэр.
Собаки поднимают лай, стоит Пипу и Клэр пройти через главные ворота массерии. Псы рвутся с цепи, вздымая лапами клубы пыли; лай у них низкий и сиплый. Клэр ожидала увидеть здесь поджарых гладкошерстных собак, которых разводят в жарких странах и которым подошел бы климат Апулии, вроде тех, чьи изображения можно встретить на древних гробницах, а не этих белых, здоровенных и мохнатых созданий. Шерсть на их животах – грязная и свалявшаяся. Пип подводит Клэр к одному из псов, который, судя по всему, и есть Бобби. Он припадает на лапы и скалится; он рычит, даже виляя хвостом, подбегает к ним и тут же отпрыгивает. От жизни на привязи пес озверел и не знает, как вести себя с чужаком, предлагающим пищу. Клэр и боится, и жалеет его. Это смятение таит угрозу, Пип не может знать, что собака сделает в следующее мгновение, потому что она сама этого не знает. Клэр кладет руку на плечо Пипу, чтобы он не приближался к собаке.
– Осторожно, дорогой. Пожалуйста. Я знаю, он тебе нравится, но ему нужно время, чтобы привыкнуть к тебе, а если он испугается, то может укусить.
– Он не укусит меня, – говорит Пип, но Клэр с облегчением замечает, что он не подходит ближе. Бобби тоже держится на расстоянии и не берет свиные кости, и в конце концов Пип бросает их. От пса плохо пахнет, Клэр чувствует его зловонное дыхание, когда тот лает. – Ведь он мог бы стать отличной собакой, как ты думаешь? – спрашивает Пип.
– Он уже отличная собака – и у него есть работа, возможно, это не очень честно сбивать его с толку и мешать выполнять ее.
– Я не сбиваю его с толку, – обиженно протягивает Пип. – Я просто хочу с ним подружиться.
– Я знаю, дорогой. Давай пойдем прогуляемся?
Позже, когда за обедом к ним присоединяется Этторе, Клэр пребывает в совершенной растерянности. Она не может сосредоточиться ни на еде, ни на болтовне Марчи. Клэр замечает любопытство в глазах Пипа и легкую взволнованность хозяйки; она догадывается, что племянник Леандро является участником некой семейной драмы, которой еще предстоит разыграться. Она остро чувствует нерешительность Этторе, его отчаяние. Сидя напротив, она напрягается, не зная, чего от него ожидать. Как с Бобби – она понятия не имеет, что он сделает в следующее мгновение, и он тоже этого не знает. Он ест так, словно голодал неделю, и ей хочется успокоить его, чтобы он не подавился. Он тощий как жердь. Кожа на плечах и руках обтягивает рельефные мышцы, ничего лишнего, под ребрами – впадина живота. Она обращается к нему в надежде, что он ее поймет. Беглый английский, на котором они говорят, не принимая его в расчет, кажется оскорбительным, и ей это очень неприятно. Она напрягается, чтобы подобрать нужные слова на итальянском, и, когда она произносит их, он вроде бы немного смягчается. Ей хочется узнать о его необычных глазах, но что она может спросить? Такие вещи случаются; результатом смешения кровей предков бывают порой странные аномалии.
Этторе держится от них в стороне. На следующий день Марчи и Пип начинают свои уроки актерского мастерства в пустующей угловой комнате на юго-западной стороне, откуда окна выходят на айа и на запад, где солнце садится за горизонт. Клэр поднимается посмотреть, в надежде чем-нибудь себя занять, мысли теснятся в ее голове, ей нечего читать, не на что отвлечься, не на чем сосредоточиться, чтобы то и дело не искать его глазами. В комнате нет никакой мебели, кроме пыльного дивана – продавленного и подранного, – который они притащили из соседней комнаты и поставили перед возвышением, предназначавшимся для кровати, а теперь превратившимся в сцену. Над этим возвышением сохранились остатки стенной росписи в неглубоком полукруглом алькове. Там еще можно разглядеть пятна синих и красных туник, изображения собачьих лап, человеческих лиц, поврежденных временем и осыпавшихся вместе со штукатуркой. Великолепно сохранившийся карий глаз парит среди едва различимых контуров лица. Он большой и добрый, и все же у Клэр появляется тревожное чувство, что он заглядывает ей прямо в душу.
