– Кто здесь?
– Этторе, – отзывается он. Он выходит и становится перед ней, так что теперь они оба оказываются в полутени. Он понимает, что нужно что-то сказать, но не находит слов. Кьяра смотрит на него так, словно ждет чего-то, и от этого ему хочется поскорее уйти.
– Вы не обедали сегодня, – в конце концов говорит она по-итальянски.
– Я обедал, просто не за общим столом.
– Вы предпочитаете одиночество? – спрашивает она, но он не отвечает, поскольку это слишком простое объяснение. – Вы хорошо себя чувствуете? – Он пожимает плечами, затем кивает. Указывает на костыль. – Вам здесь не нравится, – добавляет она, и это не вопрос.
Этторе качает головой, чтобы не накликать неприятностей. Его тетушка весьма обидчива, не говоря уже о дяде.
– Я не люблю неволи.
– И я, – тихо говорит она. Он хмурится, не понимая ее: разве жена богатого мужчины не невольница? – Вы ведь и сами дядя, – говорит она. – Я видела вашу сестру, она приходила сюда с вами. Я знаю, что у нее ребенок.
– Его зовут Якопо.
– У вас есть дети? – спрашивает она. Он мотает головой. – И у меня нет.
– Филиппо?
– Он мой… – Она не может найти нужного слова по-итальянски. – Сын моего мужа. Сын его первой жены. – Она хочет улыбнуться, но улыбки не получается. В темноте ее глаза кажутся огромными и удивленными, словно она плохо видит. – Ненавижу это место, – говорит она. – Это то слово? – Затем произносит что-то по-английски, чего он не может разобрать, что-то горькое и сердитое.
– Вы свободны, – говорит Этторе озадаченно. – Вы можете уехать.
– Нет. Не могу. – Она глубоко вздыхает. – Синьор Кардетта сказал, что местные крестьяне не говорят по-итальянски, только на местном наречии. Почему же вы меня понимаете?
– На итальянском говорили в школе. Я быстро усваиваю языки.
– Вы ходили в школу? – В ее вопросе слышится удивление, и тут же лицо ее принимает виноватое выражение.
– Всего несколько лет.
– А зимой вы выучились по-английски у Марчи.
– Мне нужно идти. Я сегодня сторожу. – Говоря это, он невольно кривит губы, он сам себе противен. – Вам не следует находиться снаружи после наступления темноты. Это небезопасно.
Ее глаза снова расширяются, она обхватывает себя руками, словно обороняясь.
– Я хотела бы ускользнуть… улететь, – говорит она.
– Убежать, – подсказывает он правильное слово, и она кивает. И вновь тот же прямой, открытый взгляд, та же прозрачность и абсолютная незащищенность. Почему-то это беспокоит его, задевает за живое. Пушок чертополоха, думает он. – Возвращайтесь внутрь. Вам не следует здесь находиться. – Он уходит и не оборачивается, чтобы проверить, последовала ли она его совету.
Карло, тот румяный юнец, которого он уже видел на крыше, улыбается, когда Этторе приходит сменить его у ворот. Он встает, позевывая, передает винтовку и потягивается, закинув руки за голову.
– Три ночи назад был налет на Валларту, – говорит он, проходя мимо стоящего на пороге Этторе. – Увели трех волов и подожгли амбар. Не засни. Колокол вот здесь. – Он показывает на большой медный колокол в нише стены. – Звони, если что-нибудь увидишь или услышишь, мы все тут же прибежим.
Бойкой походкой он направляется к своему спальному месту. Этторе проводит ладонью по винтовке. Гладкая поверхность деревянного приклада; холодный, мертвый металл ствола. Как давно ему хотелось взять в руки ружье; стоит Этторе сжать винтовку в руках, как на него накатывает приступ ярости, ощущение собственного могущества, бездумная тяга к насилию. В окопах с винтовкой он чувствовал себя увереннее, защищеннее, сильнее, хотя прекрасно понимал, что это лишь иллюзия. Это было чувство, идущее от сердца, не от разума. Он всматривается в темноту за воротами, затем поворачивает голову, чтобы окинуть взглядом ферму, кое-где освещенную светом факелов. Он сам не может понять своих желаний.
В трулло нет света, хотя лампа заправлена и коробок спичек лежит рядом. Но если зажечь ее, он сделается мишенью и совсем перестанет видеть что-либо в ночном мраке. Ночному сторожу положено оставаться в темноте. Этторе опускается на каменную ступеньку у двери и кладет винтовку себе на колени. Она холодит кожу сквозь ткань штанов, хотя все вокруг напоено теплом – камни, земля, воздух. Сердце она тоже холодит, потому что он перешел черту. Теперь он для всех предатель. Он не знает, что станет делать, если появятся налетчики, и молится, чтобы этого не случилось. Вдали у восточного горизонта видны вспышки молнии. Он сидит и прислушивается к вышедшим на охоту гекконам, и непрошеной является мысль о Кьяре Кингсли – бледной и бесплотной.
Он ловит себя на том, что пытается представить, каково это – коснуться ее белой кожи, может, она просто растворится, исчезнет. Она не может иметь ни вкуса, ни запаха, как вода. Она бесплотна, словно дыхание ветра. И ему вспоминается свежее дуновение прохлады, которую осень приносит с севера, бодрящее, покалывающее кожу, как электрические разряды. Она прозрачна. И он думает о первом глотке воды после длинного трудового дня, когда пыль набилась в горло, в ноздри, в глаза. Он бы тоже кинулся к ней, как ее сутулый муж, если бы надеялся, что она утолит его жажду. Воздух и вода; пушок чертополоха. Я хочу улететь, сказала она, обхватив себя руками. И ей следовало бы улететь. Апулия – страна земли и огня, думает он. Созданию из воздуха и воды здесь не место.
Клэр
Первая и единственная поездка Клэр в Нью-Йорк пришлась на конец весны 1914 года, когда угроза надвигающейся войны расползалась по Европе, словно зараза. В Америке богачи по-прежнему строили, по-прежнему танцевали, по-прежнему изобретали коктейли и смеялись так, как теперь смеется Марчи, беспечно и безудержно. К тому времени Клэр была замужем за Бойдом уже три года и чувствовала себя счастливой, наслаждаясь своей безмятежной и тихой жизнью. Как-то раз Бойд вернулся с работы хмурым и встревоженным; в Нью-Йорке намечался новый проект, и босс хотел, чтобы он сделал эскизы. Клэр стала убеждать его поехать и взять ее с собой, не сразу вспомнив, что Эмма была родом из Нью-Йорка, что там он встретил ее, женился и там же ее потерял. Когда скорбное выражение на лице Бойда напомнило ей об этом, она сконфуженно умолкла. Но, поразмыслив, попыталась скрыть свое смущение и убедить его. Она сказала, что ему, возможно, стоит помириться с этим городом, дать покой призракам прошлого, встретиться с их общими с Эммой друзьями. При этих словах он вскинул голову:
– Но я не хочу видеть никого из них! Это будет… слишком тяжело. Это будет ужасно.
– Ну ладно… ладно, дорогой, Нью-Йорк – большой город, никто не узнает, что ты там, если ты сам того не захочешь, – сказала она.
– Верно, – согласился Бойд. Ее слова слегка ободрили его, будто он и не догадывался об этом. Так что Клэр решила продолжить свои увещевания:
– Нам вовсе не нужно ходить туда, где вы… бывали. Бойд, я никогда в жизни не путешествовала – по-настоящему. Это может быть наш второй медовый месяц, интересное приключение. И ведь тебе это важно? Я имею в виду, с профессиональной точки зрения.
