– Подожди, – кричит он ей вслед. – Я принесу какой-нибудь еды, чтобы ты взяла с собой. Если это наша родня, то пусть кормят нас, – говорит он с горечью. Паола больше не улыбается, но на ее лице видно облегчение, она кивает.
В течение четырех дней Этторе послушно делает все, что советовал дядя, и судорожно размышляет над словами сестры. Она просит его о том, чего бы не сделала сама. Но вознаграждение за женский труд столь ничтожно, что оно не стоит сделки с совестью. Этторе ждет, пока заживет нога. Ест, спит, чувствуя себя выкинутым из жизни. Он рвется на волю, мечтает лишь о том, чтобы окончательно поправиться и уйти. Он не ест за одним столом с дядей и Марчи и их гостями, если только его не просят об этом; он мало говорит, а их английская речь журчит у него в ушах, не проникая в сознание. Количество пищи, которое они поглощают, беспрестанное жевание, привычка отсылать назад блюда, к которым едва притронулись, вызывает в нем такую ярость, от которой перехватывает дыхание. Мышцы на ребрах напрягаются, заключая грудную клетку в стальные объятия. Он старается разжиться провизией на кухне и идет есть на крышу, так что сторожа уже успели к нему привыкнуть. На четвертый день дядя возвращается в Джою вместе с архитектором, и он остается с женщинами и мальчиком, теперь ему легче держаться особняком. Этторе видит, что Марчи уязвлена, он оказался неблагодарным гостем и сам это понимает, но он не чувствует себя гостем. Он чувствует себя предателем. С помощью своего костыля он нарезает круги вокруг массерии, ощущая, как его руки и плечи наливаются силой, как твердеют разогретые мышцы. Рана все еще ноет. Когда он пытается ступать на ногу, то ощущает жгучую боль где-то в самой кости, и, поскольку ему нужно уйти отсюда здоровым, он старается ее не нагружать. У него больше не кружится голова, тело окрепло. С каждым днем он просыпается все раньше, заслышав голос пастуха, который приводит на дойку коров.
На пятый день Этторе ждет до сумерек, пока в трулло управляющего не зажигается свет, затем он собирает волю в кулак, ковыляет к двери и стучит, прежде чем успевает передумать. Когда Людо Мандзо появляется на пороге, Этторе содрогается от отвращения. Долгие годы работы под открытым небом избороздили его лицо глубокими морщинами, верхнюю губу пересекает шрам, зубы кажутся еще длиннее и чернее, но взгляд проницательных глаз все так же буравит собеседника. Некоторое время он изучает Этторе и затем начинает громко хохотать.
– По твоему лицу вижу, что ты работал на меня раньше, – говорит он. У него сиплый грудной голос, словно в горле песок. В следующий мучительный момент Этторе слишком потрясен, преисполнен ненависти и страха, чтобы говорить. Он кивает. – Босс говорил, что ты придешь просить работу. Полагаю, ты здесь за этим, вряд ли ты хотел просто со мной поболтать?
– Да. Нет, – отвечает Этторе.
– Ладно, я тебя не помню, Этторе Тарано, но я навел в городе справки и понял, что ты – головная боль. И поскольку ты племянник босса, теперь ты – моя головная боль.
– Я только хочу получить поденную работу. Пока не заживет нога и я снова не смогу работать в поле.
– Да ты просто чертов придурок, парень. Если бы у меня был богатый дядюшка, я бы сделался его правой рукой и ходил бы сыт, пьян и нос в табаке.
– Мне нужна поденная работа.
– Я понял и уже сказал тебе, что ты чертов придурок. – Людо смотрит на него, скривив в раздумье губы. Этторе изо всех сил старается унять нетерпение, борется с желанием повернуть назад или ударить его. Сделать хоть что-нибудь, только не стоять перед Людо Мандзо, вновь ожидая его милости. Если бы он последовал совету и воспользовался расположением дяди, ему не пришлось бы тут стоять. Не пришлось бы зависеть от этого человека. – Ладно. Ты не можешь ходить, не можешь носить. Не можешь жать пшеницу. Не слишком ли многого ты не можешь? Но все-таки ты можешь сидеть на своей заднице и смотреть, ведь так? В полночь сменишь Карло в трулло у ворот. Будешь сторожить. Винтовка остается там, возьмешь ее у Карло и отдашь тому, кто утром придет тебя сменить. Все понял?
– Да.
Это покорное стояние отняло у Этторе массу сил. Когда Людо кивает и захлопывает дверь, из груди Этторе вырывается вздох и он совсем сникает. Сторож с ружьем. Стоя внутри, мочиться наружу, как однажды сказал ему дядя. А если из Джои явятся налетчики? Ему что, стрелять в них – в людей, которые могут оказаться его знакомыми, с которыми он работал, с которыми живет по соседству. Этторе ковыляет восвояси.
До полуночи он ждет в огороде, где прохладно и приятно пахнет свежей зеленью. По привычке он выдергивает несколько сорняков и складывает их в кучку, затем срывает и съедает пару маленьких томатов. Летучие мыши бесшумно кружат над аллеей, обсаженной фруктовыми деревьями. Когда становится совсем темно, Этторе садится на треснувшую скамью, смотрит на небо и думает о Ливии. После нападения она сумела пройти часть пути до дома. Добралась до окраины города, где ее нашли. Синяки, по форме и размеру походившие на отпечатки мужских пальцев, на шее, груди и бедрах; небольшие порезы, видимо сделанные острием ножа, охватывали ее шею, словно ожерелье; по всему телу следы зубов. От шока она лишилась дара речи и ничего не могла рассказать. Через два дня она умерла; причиной ее смерти стали не раны, а занесенная инфекция. Загноились раны внутри ее тела, которые мать не могла увидеть и обработать. У нее началась страшная лихорадка, кожа сделалась горячей, сухой и глянцево-красной. По комнате поползло зловоние, и когда ее глаза были открыты, они смотрели в никуда. «Скажи, что ты без ума от меня, – повторяла она снова и снова. – Скажи, что ты без ума от меня». Этторе крепко сжимал ее руку, целовал костяшки пальцев и говорил, что любит ее, что без ума от нее, от этого она слегка хмурилась, словно досадуя на что-то. Ближе к концу она уже не подавала знаков, что слышит его, и лишь снова и снова повторяла свою просьбу: «Скажи, что ты без ума от меня». И он повторял и повторял, что без ума от нее, хотя раньше они не говорили друг другу таких слов, и это его озадачивало; он говорил ей, что любит ее, что принадлежит ей, и прикладывал руки к ее горячей коже, словно это могло унять жар. А потом она умерла.
Звук тихих шагов возвращает его к действительности, и он обнаруживает, что глаза его мокры от жгучих слез. Он быстро вытирает лицо ладонью и застывает, в надежде остаться не замеченным прислугой или сторожем. Но шаги сворачивают на аллею, и на фоне освещенной массерии он различает силуэт Кьяры Кингсли. Кажется, ее глаза устремлены прямо на него, но он скрыт в густой тени деревьев. Она останавливается, роняет голову на грудь и обхватывает себя руками, словно ей больно. Он думает, что раздадутся всхлипывания, но она не издает ни единого звука. Он даже не слышит ее дыхания. Она кажется человеком, который хочет вырваться отсюда, а может, и вообще исчезнуть. Бледная кожа, белесые волосы, легкость, тихость и босые ноги. Этторе она представляется невесомой, словно пушок чертополоха, эфемерной, мимолетной. Кажется, что налетевший ветер может унести ее с собой. Что она исчезнет без следа. Если у Паолы внутри сталь, то у этой англичанки – воздух или еще какая-то неосязаемая субстанция.
Некоторое время она стоит, вся сжавшись в этой странной позе, потом опускает руки, вскидывает голову и начинает смотреть на небо. Кажется, она никуда не торопится, и Этторе не может больше таиться. Он тянется к своему костылю, медленно поднимается и слышит быстрый вдох.
