Лешка обожает пепси-колу. На мои рассуждения о вреде этого зелья он выдвигает контраргумент: сама кофе литрами хлещешь. Возможно, у сына наследственное пониженное давление (кто его мерил?), и ему хватает для подхлестывания сосудов того кофеина, что есть в газированном напитке. Мы покупаем пепси упаковками, по десять двухлитровых баллонов, запаянных в полиэтилен.
И такую тяжесть носить на себе?
— Обещай мне похудеть! — потребовала я от Олега.
Ему, как я поняла, нужен был стимул, я была готова стать стимулом.
— Обещаю! — поклялся он.
До моего отъезда оставалась неделя, до конца путевки Олега — двенадцать дней. Я не закончила сеансы массажей, ванн, чистку лица косметичка мне сделала только с одной стороны. Так, наполовину очищенная, я и провела последнюю неделю большей частью в кровати с мужчиной, который пропускал грязевые и парафиновые аппликации на больную ногу. Кстати, травму Олег получил при совершенно неромантических обстоятельствах. Детишек из горящего дома не выносил, с крыши за бандитами не прыгал. Вышел из машины и оступился, нога соскользнула с бордюра. Такая мелочь — и сложный перелом! Наверное, мой ангел-хранитель Олегу подножку поставил.
Он хотел уехать вместе со мной, но я воспротивилась: долечись, но с другими женщинами не заигрывай.
— Я совершенно не по этой части! — серьезно ответил он мне.
Сувениров и подарков детям я не купила. Откладывала на последние дни, а тут такое закрутилось, что не до магазинов. В адлеровском аэропорту купила несколько веток апельсинового и лимонного дерева с плодами — привет вам, дети, с юга. Ветки очень эффектно смотрелись потом в вазе, Лика благодарила.
Странно после наших постельных безумств выглядело расставание, при котором единственным залогом дальнейших контактов служили номера телефонов. Олег не знал, куда пристроить бумажку, на которой записаны мои номера. Достал паспорт, положил между страничек.
— Минуточку! — Я мельком глянула в книжицу — Дай паспорт!
Перелистнула, вчиталась.
— Ты с шестьдесят первого года! — с ужасом произнесла я.
— Ну и что? — пожал он плечами.
— Я-то с пятьдесят пятого?
— Правда? Ты хорошо сохранилась, больше семидесяти не дашь. Кира! Чего ты испугалась? Я давно знаю, что ты раньше меня на свет появилась.
— Откуда?
— Видел твою курортную книжку.
— И молчал! — с упреком воскликнула я.
— Как показывает твоя реакция, правильно делал. Уголовное преследование за совращение малолетних тебе не грозит. Чего ты кипятишься? Какая разница?
— В шесть лет разница, мальчишка! Растолстел и обманул меня! Я уже в школу пошла, когда ты с пустышкой в колыбели лежал! Я замуж вышла, а ты еще из рогатки стрелял! Я…
— Кира! — Он не дал мне договорить, заграбастал, мои слова потонули в его груди. — Мы расстаемся и говорим о какой-то ерунде. У меня сердце переворачивается. Кира! Я, кажется, люблю тебя!
И потом он совершил невероятное. Отстранил меня, открыл паспорт, вырвал из него страничку и разорвал пополам. Бросил на пол.
— Довольна? В следующем документе, добьюсь, будет стоять девятьсот пятый год рождения. Тебя устроит?
— Сумасшедший! — Я бросилась поднимать обрывки. — Тебе же лететь самолетом! Что ты наделал? Говори, что бандиты надругались, — суетилась я и на ходу придумывала версию. — Из банды Сайда, из Гагр.
— Скажи мне! — требовал Олег. — Хотя бы как я, через «кажется»… Ты любишь меня?
Динамик объявил, что посадка на мой самолет; заканчивается.
— Кира? — настаивал Олег.
— Кажется! — выдавила я, поцеловала его в щеку и пошла к турникету.
На полпути остановилась и оглянулась. Олег подбежал ко мне и снова обнял.
— Все-таки не Надежда Хмара-Борщевская! — уговаривая то ли себя, то ли Олега, сказала я.
— Какая Борщевская?
— Жена Анненского. Она была старше его на четырнадцать лет.
— Иннокентий Анненский? — уточнил Олег. — Я плохо разбираюсь в поэзии. Но у Анненского есть потрясающее стихотворение про чувства после чувств.
И Олег продекламировал:
Я люблю замирание эха
После бешеной тройки в лесу,
За сверканьем задорного смеха
Я истомы люблю полосу.
— Кира! — прервался он. — Извини! Какие-то стихи, когда мы расстаемся! У меня полнейший кавардак в мозгах!
— Если бы ты хотел сделать мне приятное и очень старался, все равно у тебя не получилось бы так ловко и точно! До свидания!
Это было мое любимое стихотворение Анненского. И пока я летела, голосом Олега в моей голове звучали не произнесенные им последние строки:
Я люблю все, чему в этом мире
Ни созвучья, ни отзвука нет.
Мне казалось, я всегда понимала, что хотел сказать поэт. Ошибалась! Только сейчас почувствовала! Тому, что я переживала, действительно не было ни созвучья, ни сравнения.
Меня встречали Лика и Лешка. У обоих — темные круги под глазами. Перетрудились.
— Вы прекрасно выглядите, Кира Анатольевна! — сказала Лика.
— А под глазами синяки, — галантно вставил Лешка.
— На себя посмотри! — парировала я.
Сын не догадывался, насколько мы с ним похожи. Одна кровь.
ОТЕЦ РЕБЕНКА 2
Из санатория Олег звонил каждый день. Приехал в Москву, и мы встретились только через две недели.
Люба однажды сказала: «Все русские мужики делятся на два класса: алкоголиков и трудоголиков. Лучше бы Антон пил!»
Олег тоже относился к разновидности трудоголиков. Он закончил Бауманское училище, ныне именуемое университетом, по специальности… точно не помню, что-то вроде инженер ракетостроения. Но в сути его занятий я разбиралась, все-таки окончила химфак. Олег специализировался на химическом фрезеровании. Его широко применяют. Например, в изготовлении уличных табличек для какой-нибудь навороченной фирмы.
На отполированном куске металла спиртовым лаком наносится текст, табличка погружается в кислотный травящий раствор. Там, где лак, травления не происходит, а все остальное уменьшается, как бы растворяется, буквы становятся выпуклыми. Олег, как я поняла, занимался не табличками, а облегчением веса ракет. После химической фрезеровки их корпус должен быть похожим на вафлю. Жесткость сохраняется, а масса значительно уменьшается.
Желая продемонстрировать свои знания, я с умным видом спросила Олега (когда он рассказывал о своей специальности):
