— Доброе утро, женщина!
— Здрасьть! — проговорила, как прошипела, я.
— Давайте знакомиться? — миролюбиво предложил он, не обращая внимания на мою суровость. — Как вас зовут?
— Кира Анатольевна, — нехотя ответила я.
— Олег Петрович! — Он снова снял «шляпу».
В его насмешливости, надо признать, не было мужского превосходства, от которого млеют некоторые женщины. И хамского паясничанья не было. Просто хорошее настроение в хорошее утро. Аналогично он мог разговаривать с любым другим обитателем санатория, записавшимся на экскурсию.
Подъехал автобус, мы вошли и сели на двойное свободное сиденье, я — у окна, он — у прохода. По дороге заехали еще в три санатория, подбирая людей. Им, даже парам, пришлось садиться по одному на пустые места. Я хотела предложить Олегу Петровичу: давайте пересядем, пусть муж и жена или мать с дочерью будут рядом. Но он не рыпнулся, и я промолчала. Меньше слов — меньше зацепок для разговора.
Поездка меня потрясла. Прежде в Гаграх я не бывала, но могу представить, какая благодать здесь была до войны. После пограничного пункта (между Россией и Абхазией, номинально Грузией), который произвел на меня впечатление заставы в детской игре в войнушку, мы ехали по дороге, по обе стороны которой стояли брошенные дома, на стенах многих следы от пуль и снарядов. И это было только преддверие! В самих Гаграх жуткими многоэтажными могильниками выглядели брошенные санатории и дома отдыха. Выбитые окна, облупившаяся краска, вывалившиеся из стен кирпичи, заросшие бурьяном парки. Тут можно снимать фильм-антиутопию без декораций. Посмотрите направо, посмотрите налево — райская природа и здания, дворцы в кошмарном запустении. Остались только названия — санаторий Совмина, дом отдыха железнодорожников…
Экскурсовод с гордостью рассказывала о суперэлитном санатории на пятьсот мест, куда заехали первые десять отдыхающих. Потом показала вторую гордость, как бы свидетельство налаживающейся жизни, — маленький продовольственный магазинчик со стеклопакетами дверей и белыми пластиковыми ручками.
— Как в Москве, правда? — спросила она нас гордо.
Народ не отозвался, только поддакнул маленький мальчик. Экскурсанты в автобусе были удручены. Немолодая женщина, сидящая за нами, горько заметила:
— Мы тут были с мужем, двадцать лет назад.
Как можно такое испохабить? Ведь сказка была!..
Экскурсовода, которая оказалась по совместительству кандидатом филологических наук и преподавателем университета, спрашивали про войну.
Автобус стоял, она рассказывала про зверства грузин, про хороших честных абхазцев. Из уст молодой симпатичной женщины лился яд. Неудивительно: потеряла брата, одну двоюродную сестру изнасиловали, другую ограбили.
— Чтобы эта ненависть растворилась, — сказала я, — нужно много времени. Очень много! Правнуки забудут прабабушкины обиды, внуки еще помнят бабушкины слезы.
— Да! — печально отозвался Олег Петрович. — Кавказ — вечная заноза в печени России. Сидим в Москве, ничего не видим.
— Может, — предположила я, — кому следует, те видят и знают? Всякие силовые структуры…
— А там не люди? — хмыкнул он.
От рассказов про историю абхазского народа, про последнюю войну, отвечая на вопросы, экскурсовод перешла к этнографическим картинкам.
Я ничего не поняла про какие-то обряды с жертвоприношениями баранов, в которых участвуют только мужчины, а женщины готовят праздничный стол. Но больше всего нас поразил обычай, запрещающий общение снохи и свекра. Это как бы Лике запрещено общаться с Сергеем. Свекр нашего экскурсовода был профессором, работал в том же университете. И после свадьбы целых десять лет они ни разу не перекинулись словом, даже в институте избегают контактов, благо на разных кафедрах работают!
— Бред! — буркнул Олег Петрович. — У меня дочери шестнадцать лет. Значит, выйдет она замуж…
— Вы не попадаете под запрет. Вы не могли бы общаться со снохой, будь у вас женатый сын. Религиозные запреты не возникают на пустом месте. Очевидно, случаи снохачества и его последствия были столь часты и драматичны, что возникло табу.
— Случаи чего?
— Интимных контактов между отцом и женой его сына. Ничего удивительного: женились рано, дети вырастали, когда родители были еще молодыми, жили тесно.
— Кавказская горячая кровь.
— Снохачество — русское слово. У нас тоже хватало примеров, когда сын шел на отца с топором.
— Ни одного не знаю!
— Вот и спите спокойно, — оборвала я беседу на скользкую тему.
Отвернулась к окну и надолго задумалась. Я бы могла привести примеры (спасибо Сергею) снохачества из биографий известных людей. Но хвастаться подобными знаниями — будить в людях пошлый интерес к чужой трагедии.
Иннокентий Анненский — мой любимый поэт.
Когда встречаю человека, который знает и любит творчество Анненского, мгновенно записываю этого человека в тонкие ценители прекрасного. Хотя себя к последним не отношу. Но Анненский для меня — камертон поэтической развитости души.
Он, Иннокентий Анненский, женился по огромной любви на женщине старше его на четырнадцать лет. Он был совсем молодым, но сразу взял на себя обязанности по воспитанию пасынков, от которых не сильно отличался по возрасту. А через много лет полюбил жену пасынка. И любил взаимно, но по благородству своему ничего не предпринимал. Предпочел страдать и сохранять верность жене, состарившейся недостойно, превратившейся в жеманничающую бабушку-кокетку в девичьих нарядах.
Из-за любви запретной может литься кровь, могут корежиться человеческие судьбы, на потомков падать проклятия, возникать запреты и табу. А могут родиться прекрасные стихи.
Есть слова — их дыхание, что цвет,
Так же нежно и бело тревожно,
Но меж них ни печальнее нет,
Ни нежнее тебя, невозможно…
— Что вы там бормочете? — наклонился и заглянул мне в лицо Олег Петрович. — Бу-бу-бу, — передразнил он. — Молитву читаете?
— Вроде того, — ответила я тоном, исключающим дальнейшие расспросы.
Но мой сосед в голосовых тональностях не разбирался.
— Вы же неверующая!
— С чего вы взяли?
— Креста на вас нет? — усмехнулся он. — В смысле не носите за пазухой крестика.
— Вы меня очень обяжете! — Теперь уже только полный идиот не мог не услышать металл в моем голосе. — Если не будете заглядывать мне за пазуху!
— Тогда, возможно, вам стоит застегнуть кофточку?
Я посмотрела на свою грудь и невольно выругалась:
— О черт!
Эту джинсовую блузку больше не надену! Купила ее перед отъездом, она застегивалась на кнопки, замаскированные под пуговицы. Кнопки никуда не годились! Расстегивались при легком напряжении, движении рук. Хоть не дыши теперь!
