— Пока не понимаю. Но ты ведь мне объяснишь?
— Объясню. Веками люди ссорились, дрались, мирились, совершали величайшие подвиги и подлости в этом мире. Создавали мерзость и красоту. Зачастую — во имя Создателя. Ему, безусловно, наплевать на детали — какие именно идолы воздвигают или свергают, какие молитвы возносят, любовь проповедуют или войны развязывают, — но вот сама «суета вокруг дивана» Ему, конечно, нравится, без нее Он чувствует себя обойденным. Мы же ЕГО игрушки! Так что, будьте любезны, живя свою жизнь, не забывайте заниматься мной, думайте обо мне, пишите, стройте, песни пойте, убивайте ради меня. В любой вашей тусовке самым большим строением должен быть мой храм. Так писатель или какая-нибудь светская львица злится, если о них мало говорят или вообще в СМИ не упоминают. Ему забавна сама наша жизнь со всеми прикольными деталями, победами и поражениями, находками и потерями, и забавно Его в ней постоянное незримое участие — чего только эти затейливые зверюшки не делали ВО ИМЯ МОЕ!
А теперь ответьте мне: что в основном делает современная молодежь? Новое поколение?
— Все по-разному? — осторожно предположила я. Потом решила попробовать подыграть юноше. — Сидят в соцсетях? Играют в компьютерные игры?
— Именно! — немедленно возрадовался Лев. — Мы развились настолько, что сами создали свои игрушки, свои миры и буквально с каждым днем их совершенствуем. Каждый игрок пробует себя в качестве демиурга, и во многих играх это написано открытым текстом.
— Познание добра и зла? — догадалась я. — Станете как боги?
— Да, да! Мы перестаем занимательно и ярко коловращаться в этом, реальном для нас мире. Мы уходим в миры, созданные нами самими, и живем и развлекаемся там. И там нам нет до Него никакого дела. Там, в этих мирах, боги — мы сами.
— И…? — я все еще не понимала.
— Ему это совсем скоро надоест. И тогда Он просто закроет больше не развлекающую Его лавочку.
— Оп-ля! — до меня наконец дошло. — Конец света? И в нынешних Содоме и Гоморре видами разврата являются «Танки» и «Варкрафт»?
— Да!
— И что же делать? Технологический прогресс еще никому не удавалось остановить.
— Да, вероятно, так всегда и происходит… «Молчание Вселенной», вы наверняка слышали. Но мы можем хотя бы попытаться что-то сделать. Остановить, замедлить, рассказать…
— Проповедь о близком конце света… Покайтесь, дети мои, выбросите свои мобильники и планшеты, разбейте мониторы…
— Не обязательно. Компьютер, Сеть — всего лишь инструменты; важно, что мы с ними делаем. У нас есть группа… — Лев потыкал пальцами и показал мне экран своего коммуникатора. В группе «спасителей мира» состояло 2789 человек. Что ж, большинство религиозных движений начинали с меньшего. — В нашей группе не только подростки. Есть учителя, родители… Вы говорите: это опасно (я этого не говорила, но подумала), я сам думал об этом тысячу раз, но у нас нет выхода…
Он учился в гимназии, где изучали латынь и даже, кажется, факультативно — древнегреческий. У него были блестящая молодая память и отличные учителя. Он готовился, занимался самообразованием. Он цитировал Фалеса Милетского и ссылался на гибель Гипатии Александрийской. О них я хотя бы слышала. Многие упоминаемые им имена и географические названия ничего мне не говорили. Его кудри разметались, глаза сверкали. Корочка на губе треснула, и из трещины выступила капелька крови. Я чувствовала, как у меня медленно, но неотвратимо едет крыша.
— Послушай, Лева, а тебя кто-то призвал (ну, там, «я Бог ваш, ныне реку, что вы меня больше не развлекаете, и вот решил я вас за ненадобностью извести…») или ты все-таки сам? — наконец спросила я, не признаваясь себе, что ищу диагноз.
Лев надолго задумался. Потом ответил:
— Кто может наверняка про себя такое знать? Призвал или не призвал? Вот вы — знаете?
— Да, действительно, — оживилась я. — А как тебя ко мне-то занесло?
— Вы же писали про компьютеры и подростков, нам в школе рассказывали. Я думал, вы всё сами знаете… — В голосе его звучало разочарование, и я почувствовала тяжесть его ноши и надежду сродни Моисеевой: «Я тяжело говорю и косноязычен… пошли другого, кого можешь послать».
Живо представила себе, как развивается в эпоху сетей и во что может модифицироваться движение за качественное развлечение нашего многоликого создателя. Слоган: позабавим бога, отсрочим конец света.
— Нет, Лева, — покачала я головой. — Без меня.
— Жаль, — сказал он. — Но теперь вы, во всяком случае, знаете. И не говорите потом, что не слышали.
Ушел с гордо поднятой головой, расправив узковатые плечи. Я долго сидела молча, не шевелясь.
И действительно: кто может знать наверняка?
Время страшного суда
— Пожалуйста, поговорите с ним. Это невозможно. Невозможно! Понимаете, мне как родителю всегда было плевать на пятерки, престиж и всякое такое. Я всегда старалась вырастить просто хорошего человека. Ну, вы понимаете? Ну вот чтобы он чувствовал, был неравнодушен к происходящему в мире, вокруг него… Если сам сделал что-то плохое, вляпался в дерьмо (а с кем такого не бывает?) — пойми это, увидь, исправь. А теперь… У него обострилась экзема, он не спит по ночам, черные круги под глазами… Теперь я думаю: может быть, я была не права, может быть, мне надо было воспитывать пофигиста с кожей толстой, как подошва? Пожалуйста!
— Да в чем вообще проблема-то? Скажите наконец!
— Он здесь, он сам вам всё скажет. Поговорите с ним!
— Погодите, постойте! — я уже поняла, что сейчас эта сомневающаяся мать, воспитывавшая хорошего человека, выдаст мне подростка с кругами и экземой, ни слова не сказав по существу того, что там у них происходит. — С чего вы взяли, что он вообще будет со мной говорить? Сумеет внятно и объемно объяснить происходящее? В конце концов, взрослый человек здесь вы, и…
Невнятно стеная, женщина покинула мой кабинет.
Я смирилась, отказалась от преследования и стала ждать, что будет дальше.
Через полминуты в кабинет вошел черноволосый подросток. Мать не соврала: чернота под глазами и расчесы между пальцами были заметны невооруженным глазом. Но ведь я не знаю — может, это его обычное соматическое состояние?
Парень поздоровался, представился («Миша!»), сел в кресло и молча закрыл лицо руками.
«Они что, всей семьей посещали один плохой театральный кружок?» — с раздражением подумала я. И решила: ну, если это спектакль, дождусь первой реплики. Реплика вскорости воспоследовала и оказалась вполне «в духе»:
— Вы понимаете, что Страшный суд — это прямо сейчас?
— Да? — слабо удивилась я. — Встречала гипотезу, что мы живем в аду, но сами этого не понимаем. Про Страшный суд — пожалуй, нет. Не встречала и не понимаю. Мое мнение по этому поводу: каждый человек при желании и потребности — сам себе ад и сам себе Страшный суд. Так что тебе придется объяснить мне подробнее. И с самого начала.
