— Ой, ну чего вы дразнитесь! — с улыбкой отмахнулась девушка. — Глупая была, что тут говорить… Но Риточке, если ее увидите, все-таки передайте от меня привет и спасибо. Если, конечно, она на самом деле есть и вы ее прямо тогда для меня не придумали.
— Обязательно передам, — не вдаваясь в подробности, пообещала я.
Как будто в голове работает мотор
— Мурашова, сядешь с Тарасовым! — распорядилась учительница математики где-то ближе к концу седьмого класса.
— А это почему?! — по-подростковому ощерилась я. Спорить и препираться с учителем нам было не положено. Но вопросы задавать системой разрешалось и даже официально поощрялось («на местах» — по большей части лицемерно, разумеется): обязательно спрашивайте, если вам что-то непонятно.
— А вот потому! — ответила учительница. — Иди и садись.
Даже самые бойкие из нас на открытые протесты решались крайне редко. Действовали методом тихого, но упорного саботажа. Каждый раз, приходя на урок, учительница математики видела меня на прежнем месте — у окна, рядом с моей подружкой Светкой.
— Мурашова, пересядь! — приглушенно рычала она.
Я подчеркнуто медленно собирала вещи в портфель и так же медленно, нога за ногу, плелась к последней парте, колонка у стены, где в одиночестве, опустив голову, сидел Сережа Тарасов.
Лично против Сережи я ничего не имела. Он был крупным, рыхлым, тихим двоечником и никогда не только не делал мне ничего плохого, но даже, кажется, ни разу со мной и не разговаривал. Появился он у нас то ли в четвертом, то ли в пятом классе, оставшись на второй год.
Общался он… «А с кем он, собственно, общался?» — задумалась я, в очередной раз оказавшись рядом с Сережей и исподтишка разглядывая его крупные, уже почти мужские руки с обведенными траурной каймой ногтями.
Подумав, я не вспомнила (Сережа всегда находился вне сферы моего внимания), а скорее решила, что он, наверное, общается с еще двумя такими же безнадежными и тихими двоечниками (у нас еще были идейные двоечники-хулиганы, а это совсем другое дело!): Кириллом (которому уже исполнилось чуть ли не шестнадцать) и Игорем. С кем же еще?
После звонка, когда мы всей гурьбой ринулись в коридор, учительница раздраженно приказала: Мурашова, останься!
«Будет мораль читать и угрожать, — подумала я. — Пропала перемена».
— Мурашова, я могу поговорить с тобой как со взрослым человеком? — спросила учительница. Это был с ее стороны беспроигрышный ход.
— Да, конечно, Марья Петровна, — ответила я.
— Мне, всей школе нужно, чтобы ты сидела с Тарасовым и помогала ему. Он совершенно ничего не понимает в математике и других предметах и никогда уже, по всей видимости, не поймет. Но нам нужно, чтобы он выпустился из школы с аттестатом за восьмой класс…
— Короче, школе нужно от него поскорее избавиться, а за справку вас в роно не похвалят? — Подростки часто понимают взрослость как открытый цинизм.
Марья Петровна тяжело вздохнула и окоротила себя.
— Тарасов и так старше тебя и твоих одноклассников, его пребывание в нашей школе лишено смысла, переводить его в другую, специальную школу уже поздно, чем раньше он окажется в жизни, тем больше у него будет шансов найти себе в ней хоть какое-то место… На экзаменах ему помогут, но нужно, чтобы он эту помощь смог понять и правильно использовать…
— Все так плохо? — удивилась я.
— Ты умная, хотя и неприятная девочка, — признала математичка. — Смотри сама.
Исследовательские задачи привлекали меня с раннего детства, а эмпатия была откровенно снижена. Я собиралась стать ученым и открывать тайны природы.
— Да, — сказала я. — Я попробую посмотреть.
Через два дня я выяснила, что Сережа не знает таблицы умножения. Это не показалось мне особой проблемой. Я принесла в школу свой старый железный пенал, на обратной стороне которого эта таблица была напечатана, и велела Сереже смотреть по пеналу. Еще неделя ушла у меня на открытие того, что Сережа не понимает саму суть действия умножения. В этот момент мы проходили, кажется, разложение квадратных трехчленов.
Я велела Сереже списывать всё с меня, а сама продолжала наблюдать. Еще через неделю, ковыряя ногтем краску на парте, глядя в сторону и тщательно стараясь не вкладывать в свой вопрос вообще никаких эмоций, я спросила:
— Сережа, а ты читать-то умеешь?
— Умею, конечно, ты чего! — горячо воскликнул Сережа. — В учебниках — там не понимаю, конечно, ни бельмеса, но вообще умею! Я даже журналы могу! Вот Кирилл…
— Что Кирилл?
— Кирилл — он почти читать не может, буквы знает и если простые слова, вроде мама-папа, а если сложные, то уже всё, только если догадается…
Я посидела молча, укладывая в голове новую информацию. Пейзаж вырисовывался поистине безумный.
— Послушай, Сережа, а вот ты на уроках-то, когда Марья Петровна говорит, хоть что-нибудь понимаешь?
— Да что ты! Конечно нет! — Сережа махнул рукой. — Вообще ничего не понимаю. Ну вот как будто мотор работает, и всё.
— И давно так? — я сама услышала дрожь в своем голосе.
— Да всегда так было… Ну, класса с третьего точно.
— И ты вот так ходишь в школу каждый день восемь лет, сидишь шесть уроков за партой, и… и… шум моторов?! Как же ты это выдерживаешь?!!
— Да не журись ты! — добродушно усмехнулся Сережа. — Я приспособился уже давно. Сижу, думаю о чем-то, вспоминаю, как с отцом на рыбалку ходили, когда я маленький был…
— А где сейчас твой отец?
— Умер, когда мне десять лет было. Выпил дрянь какую-то и траванулся.
Это был уже запредельный для нас тогдашних уровень откровенности. Я испугалась и быстро вернула разговор к школьным делам.
— И что же, ни одного учителя не понимаешь?
— Ну почему? На труде все понимаю и делать могу. На рисовании или физкультуре — что ж там не понять? Только я это не люблю. А вот еще… помнишь, в пятом классе у нас училка по ботанике была? Недолго? Вот что она говорила, я все понимал, даже сам удивлялся.
Я уронила голову на руки, сложенные на парте, и долго так сидела. Потом взглянула на своего соседа:
— Ну что ж, Сережа, давай, по крайней мере, попробуем…
* * *
В тот день моя картина мира значительно изменилась. И именно эти изменения я актуализировала сорок лет спустя, когда ко мне на прием привели четвероклассника Сережу и он сказал:
— Учительница на уроке что-то говорит — бу-бу-бу! — а я вроде и слышу, но совсем-совсем не понимаю… Как будто в голове мотор…
Рассказала родителям про Сережу Тарасова. Про десятки, сотни, тысячи детей, которые все эти годы и вот прямо сейчас, вот так, ничего практически не понимая, годами сидят в самых разных школах — от престижных гимназий до самых простеньких. Про американского мальчика, который, не умея читать, умудрился закончить колледж, стать учителем английского языка и 17 лет проработать в школе (потом он читать все-таки выучился и написал книгу о кошмарах своего безграмотного детства и взросления).
