* * *
Сотни, если не тысячи уже книг написаны о том, как жить и что делать родителям, у которых в семье появился ребенок с нарушением развития — аутизм, органическое поражение головного мозга, какие-то иные формы слабоумия и т. д., и т. п.
А что делать, как жить ребенку или подростку, если рядом с ним — взрослый человек с психиатрическим заболеванием? Как вести себя другим членам такой семьи? Это не так уж редко встречается на самом деле. Но все происходит за закрытой дверью. Дети не всегда понимают, в чем дело. Боятся или недоумевают. Разочаровываются. Подростки стесняются сумасшедших родных, злятся, испытывают чувство вины. А если этот близкий человек — единственный, как в случае Иры? Очень часто такая семья замыкается сама в себе: подростку кажется, что это только его горе и нигде, никогда и ни с кем больше такого ужаса не случалось.
Есть мнение (издательства «Самокат» и мое), что имело бы смысл поговорить с семьями и подростками на эту сложнейшую тему.
Но очень много непроясненных нюансов.
Мои вопросы к вам, уважаемые читатели:
Нужна ли вообще такая книга?
Если да, то какая структура лучше: просвещение, теория, внятные объяснения и советы или истории из жизни, из которых следуют возможные алгоритмы поведения?
Как такая книжка, буде она существовала бы, могла найти своего читателя?
Ждем ваших мнений, заранее большое спасибо.
«Ты один мне поддержка и опора…»
Мать, тихая, красивая. Назвалась Надей. Сын-подросток и двое младших, девочки. С сыном все плохо.
Началось все (вычислили уже потом, задним числом) почти два года назад. До этого тоже не было гладко: мальчик с самого начала рос подвижным, шкодным, драчливым. Но всё в пределах. За драки и шкодничество наказывали. По совету педагогов отдавали то в одну, то в другую спортивную секцию. Все вроде нравилось, но нигде долго не задерживался: то скучно становилось, то проблемы с дисциплиной, то просто какое-то стечение обстоятельств — заболел, тренер уволился и т. д. Учился в обычной школе и с первого класса не ровно: мог вдруг взяться, что-то выучить, получить по какому-нибудь (практически по любому, кроме, может быть, русского языка) предмету несколько пятерок подряд, радовался, хвастался, гордился. Потом вдруг все забрасывал — здесь же сыпались двойки. Потом двойки под нажимом родителей исправлял и некоторое время перебивался с четверки на тройку. Никаких особых увлечений, даже компьютерные игры как-то не особо привлекали. Одно время читал книжки про войну, причем не романы, а мемуары, военные хроники. Есть и всегда были друзья, но и с ними периодически — драки, довольно серьезные. После мирились и продолжали дружить как ни в чем не бывало. С сестрами, как ни странно, почти всегда был терпелив и сдержан, многое им позволял, особенно младшей. Отца побаивался.
Так было. И вот где-то в конце седьмого класса что-то начало меняться. Сначала почти незаметно. Тут слово, там какая-то неприятная, со странным душком стычка, здесь непонятно с чего взявшаяся злость. Сначала списывали на подростковый возраст. Потом (уже в восьмом классе) учительница английского (классная руководительница) сказала матери на собрании: обратите внимание, с мальчиком явно что-то происходит. Он стал угрюмый, жестокий, грубит одноклассникам, учителям. У вас в семье ничего не случилось?
В семье не случилось ничего. Жили как жили, отец работал, мать сидела с детьми, вела хозяйство. Младшая девочка посещала детский сад, старшая пошла в первый класс. Ничего особо не менялось.
— Примите меры, — сказала классная руководительница.
А какие меры?
Мать поговорила с сыном. Спросила: что-то у тебя не так? Может быть, тебе чем-нибудь надо помочь? — Все так! Отстань! — буркнул он и ушел. По ее просьбе поговорил с сыном и отец: ты уже почти взрослый, в школе, в обществе есть правила, и будь любезен… Мальчик стоял и скрипел зубами. Отец этот скрип слышал и потом, много позже, признался жене, что уже тогда ему было не по себе.
Срыв произошел в начале девятого класса. Две, почти друг за другом, безобразных драки, открытое хамство дома, а потом, в ответ на какой-то достаточно безобидный выговор учительницы, он вдруг сгреб со стола все ручки и карандаши, с треском переломал их и с рычанием расшвырял обломки — на глазах учительницы и потрясенных одноклассников. Учительница выгнала всех детей из класса, попыталась его образумить; он молчал, бешено сверкая глазами, и как-то странно то ли хрипел, то ли порыкивал. Тогда она заперла класс и побежала за охранником. Сзади раздался грохот — что-то он там еще швырнул или перевернул. Вызвали милицию, милиция вызвала психиатрическую скорую.
В психиатрической больнице сказали уверенно: нет ни наркотиков, ни алкоголя, ни еще чего-то психоактивного. Процесс? Юношеская шизофрения? Никто не говорил родителям ничего окончательно определенного, но прогноз явно подразумевался неблагоприятный. Острый психоз сняли сразу — сильными препаратами.
А дальше?
В школе сказали: он у вас попросту опасен, мы не хотим больше таких инцидентов, когда его выпустят из психушки, переходите на домашнее обучение (это если еще наши учителя согласятся с ним работать) или ищите другую школу, если вас кто-то возьмет.
Отец за неделю постарел на десять лет (единственный сын, наследник!) — но смирился. Если это болезнь — что ж тут поделаешь, значит, бог так судил.
Мать все еще на что-то надеется.
— Вы поговорите с ним? Нам мать одноклассника, с которым он дружил, вас посоветовала. Они к вам ходили когда-то, им помогло.
Ну, уж наверное они ко мне ходили не с острым психозом…
— А его уже выписали из больницы?
— Да. Сидит дома, ничего не хочет, с нами почти не разговаривает, не моется, гулять на улицу не идет, даже есть заставлять приходится.
— Препараты?
— Да. Там сказали, что он сам таблетки пить не будет. Ему какие-то уколы делают. Раз в месяц всего.
— Да с чего же вы взяли, что он со мной-то станет разговаривать?
— Я вас очень прошу…
— Ну ладно, приводите, если у вас получится.
* * *
Я не ожидала, что он окажется таким… Ярким? Красивым? Необычным? Черные упругие кудри, высокие скулы, блестящие (это под препаратами-то!) глаза. Иллюстрация в учебнике литературы для шестого класса. Мцыри!
— «Отец, отец, дай руку мне! Ты чувствуешь, моя в огне! Знай, этот пламень с юных дней таился, жил в душе моей…»
— Что это?
— Лермонтов. Поэма «Мцыри». Разве ее уже больше не проходят в школе? Мне сейчас показалось, что это про тебя.
— Может быть. Меня зовут Камиль.
— Камиль, ты помнишь?
— Да, помню. Всё.
— А сам понимаешь, почему так себя повел? Была причина?
