Вот почему я продолжаю сочинять эти рассказы. Вот почему я всегда писал рассказы. Но я больше не могу. Я вижу, что прожил слишком долго, пережил свою полезность, и наступило время, когда рассказы перестали существовать.
Я мог бы продолжать сочинять их, но зачем, какой в этом смысл? Не стоит жить в мире, где не существует читателей. Сомневаюсь, что эти строки кто-нибудь прочтет.
Мой мир может пережить мою смерть. Но не может пережить вашу.
Я никогда не понимал искусства ради искусства. Одной радости творчества мне недостаточно.
Итак, я собираюсь перестать писать.
И начну молиться.
Молитва.
Я пытался молиться.
Но для меня это просто не работает.
Тем не менее молитва заронила в мое воображение семя, из которого вырос последний рассказ.
Последний, я вам обещаю. И на этот раз вы можете мне поверить.
Когда мир провалился в преисподнюю, один священник, который в это время путешествовал, поспешил обратно к своей пастве, чтобы помочь ей все-таки попасть в рай.
Он не добрался до дома живым, так же как и многие другие люди после начала распространения заразы. Но добрался.
Новоиспеченный мертвец (как именно он умер, не имеет значения) шел сквозь ночь, не зная усталости, он брел вдоль шоссе к своей церкви, а мимо проносились машины. Они неслись еще быстрее, как только водители замечали нашего героя. Машины были набиты пассажирами, искавшими спасения, которое им не суждено было найти. Когда священник пришел в свой городок, проведя в пути больше недели, было воскресенье, и члены его общины неуверенно собирались у церкви. Им было известно, что происходит в мире, что эти штуки с воскресением из мертвых наконец произошли. Прихожане, зная, что священник уехал в Нью-Йорк на конференцию, решили, что он погиб, и не ожидали увидеть его снова. Но они также знали, что сегодня воскресенье и им следует быть в церкви.
Люди молча сидели на скамьях, размышляя, стоит ли кому-то из них выступить вперед и кое-как пробубнить службу, когда в церковь ввалился священник. Никто не произнес ни слова. Никто не убежал, когда священник занял свое обычное место, даже после того, как все поняли, в кого он превратился. Потому что у них была вера.
Которой нет у меня.
Зомби попытался прочесть молитву, хотя, возможно, «попытался» — не совсем удачное слово, поскольку оно подразумевает волевой акт, а нашим священником руководили привычка, тропизм
[76]
или полузабытые сны. Слова не получались, ни его рот, ни мозги больше не годились для речи. И прихожане молились сами, стояли, сидели, пели и произносили слова вслух или про себя, как делали это всегда, потому что они хорошо знали, чего ждет от них Бог. Священник зарычал, но кое-кто подумал, что эти звуки не слишком отличаются от тех, что они слышали уже много лет.
Когда настало время причащаться, священник вытянул вперед руки и остатками пальцев поманил всех к себе. Люди не медлили. Они направились к нему, не испугавшись его желтых глаз, бледной кожи, того, что под обрывками одежды плоть тоже висела обрывками. Они чувствовали присутствие чуда, а с чудом не спорят. Они знали лишь, что настало время обычного, еженедельного единения с Богом.
Когда прихожане выстроились перед священником, он, казалось, окаменел. Движущая сила веры до сих пор вела его, но это не значит, что он был способен к независимым мыслям и действиям. Зомби замер, и до него смутно дошло, что от него ожидаются какие-то более активные действия, но туман в голове не желал рассеиваться, и наш покойник не понимал, что следует делать дальше. После смерти жизнедеятельность возможна только в том случае, если мертвец следует по рельсам, по которым двигался при жизни. Священник каким-то образом чувствовал, что сейчас следует дать верующим пищу, но он ничего не приготовил. У него не было ни освященных облаток, ни вина, чтобы смывать людские грехи.
И он накормил их своей плотью и утолил их жажду своей кровью.
Он разорвал лохмотья, в которые превратилась его рубаха, и вырвал из груди несколько кусочков мяса. Он клал их в открытые рты, каждый раз невнятно бормоча что-то. Затем прихожане вернулись к своим обычным занятиям и, как им было обещано, познали вечную жизнь.
Что касается священника, он остался в церкви и каждую неделю кормил уменьшавшуюся в размерах паству, пока у него не осталось плоти на костях. Но к тому времени это уже не имело значения — не было никого, кому требовалось бы спасение.
Вот, пожалуйста, это последний рассказ, который я собирался для вас написать.
Последний рассказ…
Я никогда не думал, что сочиню подобную историю и скажу, что она последняя. Я думал, что умру, не дойдя до конца. Но теперь… к чему волноваться? Сочинение рассказов — в прошлом. Да и сам я почти в прошлом. Пусть это будет последний рассказ, и пусть его расскажет последний человек.
Автоматы с печеньем опустели, и мне остается лишь лизать упаковку, которую я раньше выкидывал. В холодильнике — несколько банок виноградного лимонада. Я давным-давно обошел столы исчезнувших (почему я не могу сказать — мертвых?) читателей и подобрал все оставленные шоколадки и крекеры. Электричество бывает с перебоями, вода течет тонкой струйкой, а это значит, что внешний мир посылает мне сигнал — жизнь кончается. Энтропия нарастает. Вскоре у меня не будет ни воды, ни пищи, и мне останется лишь…
Умереть потому, что у меня не осталось больше еды?
Или умереть потому, что меня съели?
Мне кажется, эти два варианта мало различаются между собой. Выберу ли я смерть в результате действия или бездействия, я все равно выберу смерть. Меня загнали в угол. Думаю, это не так уж и плохо — ведь я стану не жертвой своей смерти. Я стану участником.
Когда я умру (что произойдет уже скоро, если у меня не отнимут возможность выбора), буду ли я последним? В моем изолированном положении я не могу этого знать. Я никогда этого не узнаю. Думаю, что каждый из нас, кем бы мы ни были, покажется последним себе самому. А если человек кажется себе последним, он и есть последний.
Но если благодаря какому-то чуду я не последний человек, рассказывающий последний рассказ, если есть еще люди, которые когда-нибудь прочтут эти строки, если им удастся восстановить цивилизацию на этой планете, балансирующей сейчас между жизнью и смертью, вспоминайте обо мне время от времени, занимаясь своими ежедневными делами. Вспоминайте о нас. Я жил в то время, когда надежды не было, чувствовал, что, кроме меня, на свете нет ни одного живого человека и новой жизни никогда не будет.
Я хотел бы, чтобы вы постигли это время, как я постиг времена, бывшие до меня. Я хотел бы верить, что когда-нибудь вы придете и прочтете эти строки, даже если вы не люди, даже если вы — пришельцы… Допустим, через миллион лет вы прилетите в Солнечную систему и обнаружите Землю, третью от Солнца планету, но найдете здесь лишь блуждающих мертвецов, тех же, что встречал и я, все еще охотящихся, ищущих чего-то, почти как когда-то мы, люди, только бессмертных. Сможете ли вы понять, кем мы когда-то были, или вы просто замрете в ужасе, удивляясь, как эти неловкие существа смогли создать подобную цивилизацию, а затем, очевидно, забыть о ее существовании. Если вы придете сюда, в это здание, в этот подвал, и увидите эти страницы, вы узнаете. Это важно — вы должны узнать.
