Несколькими минутами позже в квартиру ворвался Чарльз. Его глазам предстала чудовищная картина – мать обмякла в кресле, и по ее груди расплывается алое пятно. Лицо отца, скорчившегося у ее ног, тоже кровоточит – Мэри со всей силы ударила его по лбу, когда он пытался ее оттащить. Тетушка Хэтти лежит у стены в глубоком обмороке. А посреди комнаты стоит самая лучшая, самая заботливая сестра на свете – существо кроткое и самоотверженное. Ее взгляд блуждает, рот безобразно искривлен, и она по-прежнему держит нож.
«Боже, Мэри, что же ты натворила?» – вскричал Чарльз, вырывая у нее орудие убийства, но она смотрела на него бессмысленно и, похоже, ничего не понимала. Чарльз был вынужден немедленно отвезти ее в больницу. «Моя любимая и несчастная сестра в порыве безумия стала причиной смерти нашей матери. У меня хватило времени только отнять у нее нож», – написал он в записке Кольриджу.
На следующий день лондонские газеты пестрели заметками о некой мисс, убившей свою родительницу. Для расследования убийства была созвана коллегия присяжных при коронере, но дело даже не стали передавать в суд. Вердикт был очевиден – невменяемость.
* * *
По английским законам, виселица сумасшедшим не грозила. Даже в случаях государственной важности. Так, 2 августа 1786 года перед дворцом Сент-Джеймс на короля было совершено покушение: когда Георг выходил из кареты, пожилая особа попыталась пырнуть его ножом для масла. Нож был тупым, и монарх не пострадал, но несостоявшуюся убийцу все равно задержали. Ею оказалась простая горничная, одержимая идеей, будто король должен выделить ей какую-то собственность. Доктора признали ее сумасшедшей и отправили прямиком в Бедлам.
Учреждений для душевнобольных преступников в Англии XVIII века не существовало. О сумасшедших, покладистых или буйных, должны были заботиться их родные, в крайнем случае – их приход. Вариантов для устройства безумцев было множество, от дорогостоящих частных лечебниц, где им выделяли роскошные апартаменты, до Бедлама, куда принимали бесплатно.
Бедлам в первой половине XVIII века. Гравюра Уильяма Хогарта
Поразмыслив, Джон Лэм решил сдать сестру именно в Бедлам, с глаз долой и из сердца вон, но Чарльз был с ним не согласен. Бедлам, или Бетлемская королевская больница, пользовался ужасной репутацией. Больница возникла еще в 1330-х в Бишопгейте на месте бывшего монастыря ордена Вифлеемской звезды, а в конце XVII века для нее было построено новое здание в районе Мурфилдз. Архитектор Роберт Хук выстроил настоящий дворец с просторным парком, но его детище предназначалось не только для пациентов. Лондонцам Бедлам служил чем-то вроде зоопарка, и воскресный визит туда был популярным времяпровождением. За плату в два пенса любой мог прогуляться по коридорам Бедлама, заглядывая в палаты, и всласть посмеяться над выходками безумцев. Чарльз Лэм не хотел для сестры такой участи. Он начал искать для нее частный приют.
Это тоже была задача не из легких. Зачастую такие приюты открывались в особняках и заведовали ими врачи или священнослужители. Но за респектабельным фасадом таились ужасающие секреты. Рассказывали, что мужья сдают в приюты жен, чтобы вовсю тешиться с любовницами, и жены поступают так же с надоевшими мужьями. Комиссии, проверявшие частные лечебницы, находили немало злоупотреблений. К примеру, в Хокстон-хаусе были обнаружены полы, пропитанные мочой, и солома вместо постельного белья. В других приютах пациентов приковывали цепями к кроватям, до крови секли, выбивали им передние зубы, пытаясь накормить их насильно. Так что в поисках приюта следовало проявлять осмотрительность.
Чарльз остановил свой выбор на лечебнице Фишер-хаус в пригороде Излингтон и не ошибся. «Добрая женщина, содержательница лечебницы, и ее дочь, элегантная юная леди с хорошими манерами, отлично сошлись с ней и полюбили ее, и с ее [Мэри] собственных слов я знаю, что она столь же сильно любит их и желает быть рядом с ними», – писал Чарльз. В лечебнице царила благожелательная атмосфера, и Мэри быстро пошла на поправку.
Через месяц от мании и последовавшей за ней депрессии не осталось и следа. Более того, Мэри была уверена, что мать простила ее! Она описывала свое внезапное умиротворение: «Мне больше не снятся пугающие сны. Если я просыпаюсь посреди ночи, когда рядом со мной спит сиделка, а в других комнатах шумят безумцы, то уже ничего не боюсь. Мне кажется, что дух матери спускается ко мне, и улыбается, и велит мне жить дальше, чтобы наслаждаться жизнью и всеми радостями, которые даровал мне Всевышний. Мы увидимся с ней на небесах, там она лучше поймет меня».
В апреле 1797 года, после 6 месяцев в лечебнице, Чарльз забрал Мэри и снял для нее комнату. Ее спокойствие вселяло надежду, что сестра исцелилась окончательно. Но это было не так. Без лекарств, на новом месте, ее состояние резко ухудшилось, и Мэри пришлось вернуться обратно в больницу. Вплоть до самой смерти она проводила в лечебницах несколько месяцев в году, причем сама настаивала на том, чтобы ехать туда при первых же признаках беспокойства. Отправляясь в путешествие, Лэмы брали с собой смирительную рубашку.
Современные исследователи считают, что Мэри Лэм страдала биполярным аффективным расстройством, для которого характерна быстрая смена аффективных состояний – то мании, то депрессии. Но в XVIII – начале XIX веков все психические болезни лечили по схожему сценарию: возбужденное состояние снимали с помощью опиума, иногда в сочетании со слабительным, чтобы как следует очистить организм. Если больной буйствовал, что довольно часто случалось с Мэри, его держали в смирительной рубашке или же приковывали цепями к кровати. Чтобы сбалансировать жидкости в организме, пациентам отворяли кровь и ставили нагретые банки на спину. Наравне с жаром холод служил отличным оздоровительным средством: ничто так не умиротворяло буйных, как погружение в ледяную воду, желательно несколько раз. Многие из этих методов лечения испытала на себе Мэри Лэм.
В целом же, отношение к сумасшедшим в 1790-х годах значительно потеплело. Из народной памяти еще не выветрилось «безумие короля Георга», которое, тем не менее, оказалось излечимым. Значит, сумасшествие не окончательный приговор! Возможно, как раз новые взгляды на душевные болезни и повлияли на восприятие Мэри Лэм. Казалось бы, после страшного поступка она обречена быть изгоем. Но как только ей стало лучше, друзья Чарльза приняли ее в свои ряды.
* * *
В начале 1800-х вокруг Лэмов собрался свой литературный салон. После смерти отца и тетушки Хэтти брат с сестрой стали сообща снимать квартиру. Сбылась давняя мечта Мэри – она была окружена талантливыми писателями и поэтами. Им нравилось общаться с Мэри – остроумной, добродушной, лишенной чопорности, проявлявшей живой интерес к каждому гостю. Гостей потчевали бараниной и пуншем, который готовила сама Мэри, но простота угощения окупалась изысканностью беседы.
Среди новых знакомых Мэри была еще одна известная литераторша – Дороти Вордстворт, сестра поэта-романтика Уильяма Вордсворта. Чарльз и Мэри навещали Вордствортов в живописном Озерном краю, где те снимали «Голубиный коттедж» в Грасмере. Между Мэри и Дороти было много общего. Как и Мэри, Дороти вела хозяйство для своего брата-холостяка, совмещая обязанности секретаря, кухарки и экономки. Несколько раз Дороти оказывала непосредственное влияние на творчество брата. Однажды во время прогулки по холму Эусмер Вордстворты заметили поросль нарциссов, которые, как записала впечатлительная Дороти, «казалось, смеялись вместе с ветром, дувшим на них с озера». Перечитав ее дневниковую запись, Вордстворт написал свое знаменитое стихотворение «Нарциссы».
