В то же время нельзя сказать, что Гревилл держал Эмму под замком, в гареме, словно султан томную одалиску. Сэр Чарльз готов был делиться ее красотой, но на своих условиях. Так, он представил Эмму своему приятелю, талантливому живописцу Джорджу Ромни, предложив тому написать несколько ее портретов. Долго упрашивать Ромни не пришлось. Он был до того восхищен дочкой кузнеца, что уже не мог остановиться и писал ее вновь и вновь. Эмма Лайон-Харт-Гамильтон стала его наваждением, навязчивой идеей, из-под его кисти вышли десятки ее портретов. Впоследствии Эмму рисовали и другие знаменитые художники, в их числе Джошуа Рейнолдс, Ангелика Кауфман и Мари Элизабет Виже-Лебрен. Живописцы запечатлели Эмму в образе Цирцеи и Святой Цецилии, смиренной Ариадны и Медеи, обезумевшей при виде крови сыновей. Вот она складывает руки в молитве, а тут вдруг потрясает бубном, и алые ленты вьются в ее растрепанных волосах… По картинам можно отследить, как менялась с годами модель, как превращалась из дочери народа – лучистые синие глаза, каштановые кудри, румянец во всю щеку – в утонченную, задумчивую леди…
Эмма Гамильтон. Портрет Джорджа Ромни
На некоторых портретах Ромни Эмма позирует полуобнаженной, но Гревилла, по-видимому, не смущали такие вольности. Или же, наоборот, радовали? Ведь портреты Эммы он собирался продать, а у более откровенных изображений и цена повыше. Но практичность сэра Чарльза была столь же безудержной, сколь абстрактной. Цель жизни – обогащение – сияла перед ним ярко, но пути к ней были окутаны туманом, как берега Темзы. Этот проект выгоды Гревиллу не принес, и тогда он замыслил другой, тот самый, что полностью изменит жизнь Эммы и направит ее в новое русло. Сэр Чарльз Гревилл надумал жениться.
В невесты он присмотрел наследницу с соблазнительным приданым. Но куда же девать миссис Харт? И Гревилл проявил чудеса предприимчивости: начал нахваливать красоты Эммы своему дяде, пожилому вдовцу Уильяму Гамильтону. Насчет альковных радостей Гревилл не распространялся, напирая в основном на относительно скромные запросы своего «товара»: «Она любит восхищение, но при этом скорее желает чувствовать себя ценимой, чем взвинчивать свою цену. Другой такой бескорыстной женщины на всем свете не сыскать, ей хватает нового платья и шляпки… Считая Вас своим наследником, я должен также сообщить, что из всех женщин, с коими я спал, она одна лишь ни в чем не оскорбила моих чувств – более приятной и чистоплотной подруги невозможно и желать».
Сэр Уильям заинтересовался диковинкой. Да и как было пройти мимо, если упомянутая особа «наделена природной элегантностью и, обладая в равной мере живым умом и чувствительностью, легко подстраивается под любые обстоятельства»?
В 1784 году Уильям Гамильтон пригласил Эмму погостить в Неаполь, где сам он служил послом, и Гревилл посадил ее с матушкой на корабль, помахав им вслед. Сделка состоялась. Всю дорогу Эмма пребывала в уверенности, что едет в Италию людей посмотреть и себя показать, а через несколько месяцев ее заберет Чарльз. Как выяснилось вскоре, у сэра Уильяма имелись на нее иные, далеко идущие планы.
Узнав об этих планах, Эмма была взбудоражена. Одна на чужих берегах, с полностью зависимой от нее матерью, без денег и иных друзей, кроме пожилого джентльмена, что поглядывает весьма недвусмысленно. Вот бы вернуться домой! Но разве кто-то ждет ее там? Сохранились ее отчаянные письма к Чарльзу: «Я постоянно думаю о Вас, – писала она, – и дохожу до того, что мне кажется, я слышу и вижу Вас. Подумайте, Гревилл, какой это самообман, когда я так покинута и нет никаких известий о Вас… Разве Вы забыли, как говорили мне при отъезде, что будете так счастливы снова увидеть меня… О, Гревилл, подумайте о количестве дней, недель и годов, которое еще может быть у нас. Одна строчка от Вас сделает меня счастливой…»
Чарльз писал редко. И в одном из писем предложил Эмме «быть разумной и проявить снисходительность к бедному сэру Уильяму».
Снисходительности Эмме Харт было не занимать, и к пылающему страстью сэру Уильяму она притерпелась быстро. Тем более что помимо британского посланника в Неаполе оказалось так много интересного – балы, вылазки к античным руинам и просто прогулки по шумным улочкам, где мычание телят, рев ослов и крики торговцев сливаются в веселое многоголосье. Эмме тоже было чем удивить итальянцев. На весь Неаполь прогремела слава о ее «живых картинах», в качестве которых она изображала героинь античных мифов и драм: это позволяло менять наряды и прически, представать в разных образах и порой в весьма откровенных нарядах. «Живые картины» служили наслаждением не только эстетическим, но и интеллектуальным. Это были своего рода шарады, когда зрителям предстояло угадать, кого именно изображает кудрявая красавица. Вот она схватила за волосы девочку-напарницу, угрожая ей кинжалом – ага, Медея! А через миг прижала испуганное дитя к груди – это уже страдалица Ниоба. Аристократы не жалели ладоней, хлопая актрисе.
В одной из серий «живых картин» Эмму Гамильтон увидел Иоганн Гете и записал: «Она очень красива и очень хорошо сложена. На коленях, стоя, сидя, лежа, серьезная, печальная, шаловливая, восторженная, кающаяся, пленительная, угрожающая, тревожная – одно выражение следует за другим и из него вытекает. Она умеет при каждом движении по-особому расположить складки, сделать сто разных головных уборов из одной и той же ткани».
Главное – ни говорить ни слова. Провинциальный акцент дочки кузнеца сводил на нет все волшебство. Леди Холланд описывала эпизод, когда Эмма, изображая нимфу, легла и подложила под голову этрусскую вазу – вещь безумно драгоценную, при виде которой, видимо, владелец поменялся в лице, что и побудило чаровницу раскрыть рот: «Не пужайтесь, сэр Уильям, чай, не треснет ваш кувшинчик!». Леди негодовала, но она была в меньшинстве. И неаполитанцы, и заморские гости рукоплескали кудеснице.
* * *
В одном из писем Эмма дала Гревиллу гневную отповедь: «Я никогда не буду любовницей Гамильтона! Но если Вы будете так жестоки, что оттолкнете меня, я заставлю его жениться на мне». Свою клятву она исполнила: очаровала сэра Уильяма так, что в 1791 году он сделал любовницу честной женщиной. Обвенчались они в Англии под стоны родни сэра Томаса. Невесте было двадцать семь, жениху – за шестьдесят, но очевидцы утверждали, что счастливыми выглядели оба. После свадьбы Эмма написала Чарльзу Гревиллу: «Вы не можете представить, как счастлив дорогой сэр Уильям. Право, вы не можете понять нашего счастья, оно неописуемо, мы не разлучаемся ни на час во весь день. Мы живем как любовники, а не как муж и жена, особенно если подумать о том, как относятся друг к другу современные супруги…»
Злорадство новоиспеченной леди было оправдано. Как ни мечтал Гревилл взять в жены наследницу, планы пошли прахом: не всякая прельстится вторым сыном, пусть и графским. И ему оставалось только завидовать дяде, которому он сделал такой подарок. Несмотря на солидную разницу в возрасте, супруги отлично подходили друг другу: заядлый охотник и коллекционер, сэр Томас показал Эмме всю Италию. Он и не думал запрещать ее «живые картины» и восхищенно аплодировал, когда она танцевала тарантеллу у подножия Везувия. Взаимопонимание между супругами – это ли не счастье? А любовь… любовь дается не каждому. Да и так ли она нужна, любовь?
