Увы, от всей формы на мне был только черный лаковый ремень с латунной пряжкой, а за ремнем легкомысленно торчал деревянный кинжал. Разве такой кинжал — защита от бед? И я чувствовал себя так, будто меня в летней моей одежонке выставили в нетопленые зимние сени.
С нехорошим холодком в животе я постучал в дверь кабинета. Голос Веры Северьяновны сказал «войдите», и я — что делать! — вошел. Пробормотал:
— Здрасте...
Вера Северьяновна сидела за громадным своим столом. Она отражалась в настольном стекле, как айсберг в квадратной полынье. Сбоку у стола сидел незнакомый мужчина — в очках и с бородкой. Он смотрел на меня нормально, по-доброму. А Вера Северьяновна — как на виноватого.
— Подойди, — сказала Вера Северьяновна.
Я дошел до середины комнаты, а дальше как-то не получилось.
— Ну вот. Этот самый, — сказала Вера Северьяновна мужчине и снова стала смотреть на меня. Словно хотела сказать: «Полюбуйтесь, что за красавец».
Я почувствовал себя совсем незащищенным.
Незаметно передвинул на животе рукоятку кинжала, чтобы закрыть дырку на футболке, спрятал под мышки перемазанные землей ладони, но спрятать ободранные и зеленые от травяного сока локти было некуда. Еще мне хотелось втянуть в себя, как шасси, пыльные изжаленные ноги, но это тоже было невозможно. Я только беспомощно переступал кедами.
— Встань как следует. Перестань танцевать и опусти руки, — потребовала Вера Северьяновна.
Я вздохнул и встал как следует.
— Вот что, Лапников, — сказала Вера Северьяновна. — О твоем поведении мы побеседуем позже. А пока расскажи, как вы это устраиваете. Все эти ваши полеты.
Я слегка пожал плечами. Что я мог рассказать?
— Просто летаем...
Вера Северьяновна рассердилась:
— Не дергай плечами! И отвечай, когда спрашивают. Василий Матвеевич специально пришел из института, чтобы разобраться в ваших фокусах. И будь уверен, разберется. Василий Матвеевич — кандидат физических наук.
«Физик, — подумал я. — Теперь будет допытываться, как мы убираем силу тяготения и все такое...»
— Ты долго будешь молчать? — сурово спросила Вера Северьяновна.
Физик посмотрел на меня, на нее и вдруг сказал:
— Можно мы побеседуем с глазу на глаз?
Завуч обиделась и возмутилась. Я сразу это понял, потому что она покраснела и стала дергать шаль на груди. Но сердитых слов она физику не сказала — это ведь не со мной разговаривать. Она даже улыбнулась:
— Хотите поговорить по-мужски? Ну что ж...
И она вышла из кабинета.
— Иди-ка сюда, Олежка, — тихо сказал Василий Матвеевич. И я вдруг увидел, что он очень похож на дядю Севу. Он поставил меня между коленей, потрогал кончиками пальцев рукоятку кинжала, увидел дырку на майке, чуть-чуть усмехнулся и поднял глаза.
— Ты расскажи по порядку, как и что. И ничего не бойся.
Я рассказал. Как нашли ковер, как летали. Только про историю с колокольней не стал говорить: это для науки не важно.
Физик не перебивал. А когда я кончил, он спросил:
— Значит, вы никак не командуете? Никаких слов ковру не говорите? Захотели — и полетели?
Я кивнул.
Физик почему-то улыбнулся. И задал странный вопрос:
— А ковер-то новый?
— Нет. На вид совсем старый... Но еще крепкий.
Физик вдруг засмеялся, крепко сжал мои локти, а потом взъерошил мне волосы. А мне было совсем невесело.
— Вы теперь заберете ковер? — прошептал я и понял, что могу разреветься.
Все еще смеясь, он покачал головой:
— Не бойся.
Я поверил и перестал бояться.
Появилась Вера Северьяновна.
— Ну, товарищи мужчины? Я уже могу присутствовать?
Физик вежливо сказал, что присутствовать она может: мы уже все выяснили.
— Вот как! — удивилась завуч. — Так быстро?
— Да. Видите ли, Вера Северьяновна, физика не занимается такими проблемами.
— Да? Странно... А какая же наука занимается?
Физик улыбнулся и развел руками.
— Боюсь, что никакая. Может быть, поэзия? Но это, по-моему, не наука... Что касается науки, то она такие явления не берется объяснять. Это с одной стороны. А с другой стороны, здесь особой загадки и нет. В детстве многие летают. Кто на коврах-самолетах, кто просто так...
— И... что же теперь будет? — слегка испуганно спросила Вера Северьяновна. А потом посмотрела на меня так, что я опять ушел на середину кабинета.
Физик проводил меня взглядом.
— Ничего не будет. Детство, к сожалению, быстро проходит.
— Да, но... пока оно пройдет, вы представляете, что они успеют натворить? К тому же, Василий Матвеевич, я не понимаю главного: как они летают?
— Ну как... Видимо, силой воображения.
— Что значит «силой воображения»? — с досадой произнесла Вера Северьяновна. — Воображение у всякого есть, а ведь никто в небеса не прыгает. Я вот точно знаю: сколько ни воображай, а полететь все равно не смогу.
— Охотно верю, — вежливо сказал физик.
Вера Северьяновна долгим взглядом посмотрела на него, потом на меня, потом в окно. Постучала пальцами по столу. И опять взглянула на меня — уже обычным своим взглядом: как на виноватого.
— Ты можешь идти, Лапников. Завтра придешь с мамой.
Вот тебе и на!
— А чего я сделал? — по привычке сказал я.
— Не рассуждай, пожалуйста! — раздраженно прикрикнула Вера Северьяновна. — Сказано: привести мать, вот и все. Приведешь, а там разберемся, что ты сделал.
И тут я рассердился. Незаметно, не громко, а так, про себя. И понял, что больше не боюсь. Потому что зачем она зря кричит? Разве я стекла бил, или стенки царапал, или курил на переменках, или двойками зарос? Ничего подобного. Подумаешь, летал с Виталькой на ковре-самолете! Это наш ковер, а не ее.
Надоела мне вся эта история, и захотелось ее закончить поскорее. Ясными глазами глянул я на Веру Северьяновну, почесал левым кедом правую щиколотку и независимо сказал:
— Мама завтра занята. Если хотите, я ее сегодня позову.
Физик чуть-чуть улыбнулся мне.
— Зови сегодня! — сердито откликнулась Вера Северьяновна.
— Хоть сейчас?
— Можешь сейчас.
— Вот и хорошо, — сказал я. Поправил за ремнем деревянный кинжал и ушел из кабинета.
Дома я сообщил маме, что ее вызывает завуч, но я ни в чем не виноват, а все дело в ковре-самолете.
— Так я и знала, — сказала мама.
