А бутылка плыла, и — фантастика есть фантастика, Грин есть Грин (хотя в его рассказе и нет эпизода с путешествием и бутылкой) — ее выловили в море рыбаки и доставили на баркентину капитана Беринга. И капитан мгновенно приказал изменить курс…
Кадры с настоящей баркентиной взяли из отрядной кинохроники про поездку в Ригу. Но тропическим городом, где стояло это судно, стала Гавана — с моих кинопленок, которых я множество «накрутил» на Кубе. Могучий прибой штурмует там каменную набережную, вдоль которой выстроились белые небоскребы… А распущенные великолепные паруса океанского корабля мы взяли с кинолент моего друга Евгения Ивановича Пинаева — в шестьдесят седьмом году он плавал на барке «Крузенштерн» и поснимал на нем немало. Особенно в Севастополе, где судно участвовало в съемках фильма о Грине — «Рыцарь мечты»…
Вот видите, два моих «гриновских» города — Севастополь и Гавана — весьма органично вошли в монтаж нашего кино. Был и третий такой город. Его олицетворял я сам — уроженец Тюмени. И, увы, это, по-моему, была одна из самых заметных неудач фильма. Я, из-за большой нехватки взрослых исполнителей, изображал там капитана Беринга. В актерских талантах, мне было далеко до Геночки Хабибрахманова. К счастью, роль оказалась очень короткой и не сильно испортила фильм…
Во время всей этой съемочной суеты у меня и потерялся пятый том собрания сочинений Грина — тот, в который мы часто заглядывали, чтобы проверить: не слишком ли нарушаем авторскую тональность
[1]. Но я не жалею, фильм стоил того. К тому же, сейчас на моей полке стоит другой шеститомник — черный, с позолотой. Насколько мне известно, это наиболее полное гриновское собрание. В первом томе, на обороте форзаца, надпись: «Славе с самыми добрыми пожеланиями на 1994-й от семейства Бугровых! В.Бугров. 22.XII.93.»
Мой друг Витя Бугров — составитель и редактор этого шеститомника. Не зря он в студенческие годы собирал материалы про Грина! (А ответственный за выпуск — Геннадий Ходжаев, один из выросших барабанщиков «Каравеллы»). Я от души радовался подарку, не ведая, что девяносто четвертый год станет для Виталия Бугрова последним. (Писать воспоминания — грустное дело).
Киноверсия «Гнева отца», кстати, Виталию понравилась.
…Боюсь, что я сейчас весьма идеализирую наше кинотворчество того времени. Едва ли этот фильм — снятый крошечной, как мыльница, кинокамерой на узенькую пленку, неозвученный, с перекошенными титрами — вызвал бы какие-то особые эмоции у посторонних зрителей. Но мы тогда жили этой кинокартиной и порой окунались в мир Александра Грина с головой.
Я и сейчас окунаюсь в него, когда прокручиваю записанную на видеокассету поцарапанную черно-белую киноленту, которой уже четверть века. Словно ухожу в иное пространство…
Вот как я, запутавшись в сюжетной неразберихе воспоминаний, все-таки хитро привел их к тому, с чего начал: к реальности многомерных пространств нашего бытия.
Я уверен, что во вселенной пространств множество — одни из них отличаются от наших совсем немного, другие очень непохожи. Когда-нибудь люди научатся преодолевать межпространственные барьеры и хитрые заслоны времени. Будут запросто встречать в иных мирах и неведомых существ, и своих двойников и, может быть, объединяя с ними (с двойниками) усилия, станут исправлять собственные судьбы. Но это — в будущем. А пока я умею делать подобное лишь в своих книгах…
Ох, а не слишком ли самоуверенное утверждение? Умею ли?.. Но, видимо, кое что получается, если некоторые читатели (причем вовсе не дети) всерьез пытаются изготовить Искорку из «Голубятни на желтой поляне» или отыскать выход на Дорогу. Или вот такое дело — однажды в шесть утра звонит в дверь запыленный юноша в сапогах и штормовке и сообщает, что он добрался сюда из Владивостока, чтобы подробно выяснить у меня технологию Прямого Перехода в иные миры.
Ну что тут скажешь? Поишь гостя кофе и виновато рассуждаешь, что литература и реальность это все же разные вещи и что Прямой Переход — скорее литературно-философская категория, нежели действительно существующее физическое явление, а если он где-то все же имеет место, то способность к нему есть чисто индивидуальное свойство личности, выработать которое в себе можно лишь постижением многих научных и мистических истин и тренировкой духа… А он слушает, и в глазах его и можно прочесть: «Вот скотина, я пилил из таких далей, а тебе жалко сказать…» И хочется воскликнуть: «Слушай, парень, да если бы я знал тайну Перехода, то давно бы уже усвистал из нашего паршивого пространства куда-нибудь в дальние области мироздания!»
Но пока «усвистать» удается лишь во сне. И то не всегда, а в какие-то непредсказуемые моменты, когда сновидение действительно становится второй реальностью, поражающей изумительным разнообразием, точностью и правдивостью деталей и ощущений.
Это случается не часто, но если случается — тогда сны дарят мне или почти готовые сюжеты или, по крайней мере, их завязки. Я уже писал здесь о «Детях синего фламинго». А вот еще пример.
Очень часто на всяких конференциях и встречах читатели спрашивают: «Как вам пришла мысль написать «Голубятню на желтой поляне»?»
А эта «странная сказка» тоже началась во сне. Сон был невероятен в своей основе и удивительно реален в деталях.
Я нес вахту в повисшем среди пустого космоса звездолете. Весь экипаж, кроме меня, спал. И ничуть меня не удивляло, что я, пожилой член Союза писателей, оказался в столь необычной ситуации. Мерцали приборы, стоял мягкий полусвет, слегка пахло (я ощущал и запахи) пластмассой от узкого полукруглого пульта… И как в этом крошечном, герметичном, оторванном от всех планет мирке мог появиться тот пацаненок с подвернутой для езды на велосипеде штаниной, с чешуйками тополиных почек на стоптанных сандалиях? Абсолютно реальный, с виноватым придыханием, с засохшей царапиной на переносице…
Разве можно было не написать про это?
Я начал, а дальше уже стали послушно подключаться другие сны — про крепость на песчаном обрыве и желтую реку, про загадочный город, где я ищу то исчезнувшего третьеклассника Альку, то младшего братишку; про хитрого бормотунчика, про площадь с арками и колоколами; про пустой почтамт, по которому ходит за мной и моим другом Володькой неуязвимый монстр-манекен… Первая часть «Голубятни» процентов на семьдесят состоит из снов. Да и в других частях их немало.
А маленькую повесть «Далекие горнисты» (первую часть трилогии «В ночь большого прилива») я увидел однажды ночью столь отчетливо и подробно, что осталось только записать.
После этого как я могу поверить, что пространство снов — это лишь искаженное отражение каких-то мыслей и случавшихся ранее событий? Хорошо хоть, что нет сейчас над нами неусыпного ока строгих идеологов диалектического материализма…
