Но когда мы подошли к кабине, то увидели, что там восседает Роза Яковлевна Грузновато. Комплекция «предзавкомши» вполне соответствовала ее фамилии, и ни щелочки свободного пространства в тесноте кабины не оставляла.
—Так это что же? Ребенок должен трястись в кузове на мешках?! — вознегодовал отчим.
Шофер злорадно сообщил ребенок трястись на мешках «ни в коем разе» не будет. Возить детей в перегруженном кузове он не имеет права. «Если какое происшествие, кто пойдет за проволоку? Не вы, а я!»
Товарищ Грузновато заявила, что «эмку» она с утра отпустила, а в кузове она с ее радикулитом, язвой желудка и воспалением коленного сустава ехать не может. «Мне туда и не забраться». И добавила, что отчиму вообще не следовало брать с собой мальчика. «Потому что не пикник». Отчим заскрежетал вставными зубами. Но Роза Яковлевна другим, уже сладким голосом сказала:
— А зачем Славику ехать сейчас? Пусть отдохнет здесь, погуляет, половит бабочек для школьной коллекции. Как моя Аллочка… А когда машина вернется за остальными мешками, он поедет домой с полными удобствами…
Этого еще не хватало! Оставаться в чистом поле с какими-то незнакомыми дядькой и теткой! С какой стати! Я домой хочу!
Отчим отвел меня в сторонку.
— Ну что поделаешь с проклятой бабой…
— Тогда вы тоже останьтесь!
— Да не могу я. Скажут: сюда опоздал на работу, да обратно не поехал. Там ведь надо разгружать на складе мешки… Да ты не бойся. Для машины девять километров туда-обратно это же полчаса. Даже для такой черепахи. Оглянуться не успеешь, как вернется…
Я догадывался, что отчимом руководит не стремление участвовать в коллективной разгрузке, а возможность еще разок—другой приложиться к бутылке в компании сослуживцев. Но говорить ничего не стал. Гордо сжал губы и отошел (потому что заскребло в горле).
Отчим поспешно переговорил с Анной Кондратьевной, которая пообещала «не спускать с мальчика глаз». И машина укатила. Наш бывший попутчик зачем-то помахал мне (совершенно по-дурацки!) из кузова своей парусиновой фуражечкой.
Я ощутил себя брошенным посреди пустыни. Сел, прислонившись к мешку с сеном. Обида разъедала глаза. Чтобы не пустить слезу при Анне Кондратьевне и незнакомом мужичке, я ушел опять в ложбинку, лег в траву и оказался внутри своего горизонта. Это слегка утешило меня. Но через какое-то время Анна Кондратьевна стала меня звать, кричать, чтобы не отходил далеко. Я не стал унижаться до споров, снова сел у мешка, привалился к нему. И кажется, вздремнул. И очнулся, с пониманием, что прошло уже немало времени…
Я с самого начала был почему-то уверен, что машина не вернется. По «закону подлости», который при разных случаях любил поминать отчим. И полуторка-развалюха с вредным водителем в самом деле не приехала. Ни через час, ни через два.
— Половина пятого уже, — сумрачно сказала Анна Кондратьевна, глянув на часики. — А он, окаянный, застрял невесть где. Через два часа с пастбища Зорька вернется, корова моя, а доить некому, если не приду вовремя… Видать, придется пешком. Ты как? Пойдешь или будешь ждать тут?
У меня застонали спина и ноги. Но оставаться здесь с чужим деревенским дядькой! А если машина не вернется вовсе, тогда что?
—Я пойду!
Анна Кондратьевна поговорила о чем-то с мужичком. Наверно, разъяснила ему, что, поскольку колхозная машина не пришла, то пускай он, представитель здешнего хозяйства, и караулит мешки, а у нее больше нет возможности. Тот и не спорил. Ему, видать, все равно было, где проводить время.
И мы пошли…
6
Обратный путь был долог и тягостен. Во-первых, накопилась усталость. И не только в мышцах, но и, так сказать, в душе. Я ведь был уверен, что домой поеду на машине и в мыслях своих ничуть не был готов к обратному пешему маршу. Во-вторых, Анна Кондратьевна шагала широко, видать, торопилась к своей недоенной Зорьке. Правда, она часто спохватывалась, оглядывалась на меня и замедляла шаги, но скоро забывалась и опять добавляла скорость.
Я не жаловался, старался не отставать. И в конце концов приноровился к ритму. Но все равно было трудно. Тем боле, что вещмешок был теперь не пустой. Отчим его чуть не наполовину насыпал картошкой. Это когда еще мы собирались возвращаться на полуторке. Он сказал:
— Мешки-то сперва на склад повезут и в какой день выдадут, еще неведомо. А тут сразу свежая картошечка, на ужин, с постным маслицем.
Я даже облизнулся. И отчим облизнулся. Наверно, представил, как перед таким аппетитным ужиным сделает глоток из припасенной в укромном уголке чекушки. Насыпая картошку, он забыл про спрятанный в рюкзачке груздь, а я нее стал напоминать. Если этот кладбищенский гриб рассыплется в труху, туда ему и дорога…
Впрочем, картофельный груз не казался мне тяжелым, я о нем почти не думал. Гораздо больше беспокоили ноги. Мои «опорки» разболтались и все заметнее чиркали жесткими кромками голенищ по икрам, натирали сквозь чулки кожу. И пятки стали болеть. Я боялся, что на них появились мозоли. Кроме того, я после обеда все-таки по-солдатски сунул за правое голенище ложку (мамы-то рядом не было), и теперь она тоже ощутимо скребла ногу.
Наконец я попросил Анну Кондратьевну остановиться. Сел на краю дороги, снял сапожки, постанывая, стянул чулки, затолкал все это имущество (вместе с ложкой) в мешок, поверх картошки. На пятках и правда были пузыри, я морщась, потрогал их мизинцем. Погладил помусоленными ладонями натертые голенищами места, скомандовал себе «раз-два-три» и рывком поднялся. Анна Кондратьевна помогла мне снова надеть рюкзачок, фляжку, монокуляр. Ободряюще сказала:
— Вот и молодец, босому-то оно куда как легше. Только гляди, ногу не наколи…
Я не боялся наколоть ногу. Все лето я то и дело бегал босиком, кожа на ступнях была крепкая…
Босому и правда стало легче. По крайней мере, на некоторое время. Теплый воздух обвевал ноги, ступни щекотали растущие у края дороги травинки — я шел у самой обочины.
Миновали кладбище, и теперь я не обратил на него внимания. Потом оказались в Новых Юртах. Мне почему-то казалось, что я снова увижу девчонку с собакой и она опять покажет мне язык. Но увидел только сидевшую на заборе тощую кошку (она язык не показала, лишь зевнула). На мечеть я взглянул мельком, теперь она не напоминала о восточных сказках…
Прошли и вдоль Парфёнова. Ноги наливала ровная тугая усталость, но я к ней уже притерпелся. Ко всему притерпелся. Кроме мысли, какой еще далекий путь впереди… Несколько раз нас обгоняли грузовики и Анна Кондратьевна поднимала руку: думала, что подберут нас, утомленных путников. Но машины равнодушно проскакивали вперед, оставляя за собой теплую пыль и запах бензина.
Чтобы подбодрить себя, я иногда начинал размышлять, что все-таки есть у меня радость, которую не прогонит никакая усталость. Мое открытие! Мое умение окружать себя собственным горизонтом и оставаться один на один с землей и небом, в мире, где только трава, бабочки, птицы и облака… От этих мыслей и правда становилось легче.
