— Черт знает что! — жаловался я режиссеру. — Они взгромоздили камеру на сарай и снимают все сверху вниз. Ребята получаются ползающими по земле, как тараканы!
— Но в таком ракурсе есть своя логика…
— Очень простая логика: им лень передвигать камеру!.. Это же картина о небе, о воздушных змеях, о мальчишках, мечтающих о высоте! В кадре должны быть облака, птицы, верхушки деревьев! А тут… При такой съемке и песня про август не пригодится!
Несколько песен для спектакля «Та сторона, где ветер», я сочинил сам. Некоторые теперь явно сюда «не вплетались». И особенно жаль мне было самую главную — песню друзей-мальчишек, которые при августовском ветре запускают с крыши воздушный змей.
Ночью опять провода засвистят
Песню позднего лета.
Свежие ветры августа
В город придут с рассветом.
Ты подружить со змеем сумей
Звонкий тревожный ветер.
…Только учти: если поднял змей —
Ты за него в ответе.
Небо в натянутой нитке поет,
Словно в упругом нерве.
Я научился слушать его
Только с тобою — с первым.
Накрепко связаны мы с высотой
Тонкою ниткой змея.
…То, что связало меня с тобой —
В тысячу раз прочнее.
Я этот миг сберегу навсегда —
Песню под облаками:
Как трепетала моя высота,
Взятая прямо руками.
Как мы стояли вдвоем на ветру —
Нам на двоих один ветер.
…Я тогда понял: раз рядом друг —
Я за него в ответе.
И потом еще припев — после каждого куплета:
Стартовые площадки —
Солнцем согретые крыши.
Ниткой змея измерена
Первая высота.
Это такое счастье —
В небо лететь все выше!
Пусть он летит уверенно
С ветрами августа!
— Скажи ты им, что в кадрах нужно больше неба! — убеждал я режиссера. — И ветер нужен! Разве не ясно?!
— Ай, зачем ты все время ругаешься, — печально отвечал режиссер. — Знаешь, в чем твоя беда? В том, что ты хочешь быть не только автором сценария, но и режиссером, и оператором…
— Да! И реквизитором, и завхозом, и костюмером, и гримером! Потому что вся ваша творческая братия бездельничает! До сих пор не можем снять сцену в саду, потому что не сделали кран для водометного ружья. А заказывали еще весной!.. А как быть, если Илька утром снимается со здоровенной царапиной на щеке, а днем, в той же сцене, царапина эта исчезает, будто ее корова слизнула. А ваша гримерша при этом только хлопает крашеными ресницами! Я вмешиваюсь — и опять я плохой! А ты боишься лишнее слово сказать!
— Что поделаешь, дорогой. Ты уедешь, а мне с ними работать дальше…
Режиссер был человек мягкий. Съемками он был увлечен. Но кроме вдохновения нужна была там еще и крепкая руководящая рука. Тем более, что съемочной группы вдохновение не касалось. Для многочисленной бригады «тэвэшников» съемки были рутинной работой, связанной со множеством неудобств. Помню недовольные лица, когда выяснилось, что ночевать придется в общежитии, без всякого комфорта, а работать с утра до вечера.
Юная заведующая реквизитом пальчиками поправила на себе лоскуточки, заменяющие купальник, изогнула плавную линию бедра и томно спросила:
— Это что же? Значит, никакой личной жизни?
Не знаю, состоялась ли у нее там личная жизнь, но на свои обязанности ей было явно наплевать. Пример тому: история с пером фламинго, из-за которой мои отношения со съемочной бригадой лопнули окончательно.
Это алое с черной оторочкой перо было существенной деталью спектакля. Талисманом одного из героев. Яркое, красивое, оно должно было в кадре долго плыть по воздуху, навевая на зрителей соответствующее настроение. Добыть такое перо должна была все та же девица-реквизитор: в зоопарке, в зоологическом музее, где угодно. Или изготовить в конце концов. Заявка была сделана (так же как на кран для ружья) еще весной. Девица, естественно, «не почесались».
О том, что пера нет, узнали только в день, когда оно понадобилось для съемки. Девица опять повела бедром и заявила, что «эта проблема за пределами моих обязанностей».
Кончилось тем, что после криков и выяснений решение задачи взял на себя наш седой и заслуженный художник-постановщик.
И вот представьте себе: старый, весьма обширной комплекции дядя под радостные крики разноцветных загорьевских внучат и негодующие вопли хозяек начал бегать по деревне за орущими от ужаса петухами.
Петухи были резвее художника. Лишь под вечер загнанное пернатое существо попало-таки в руки тяжело дышавшего служителя искусства и поплатилось длинным пером из своего крыла.
Перо было белое. И художник долго обрабатывал его акварелью и тушью.
Увы, акварель — не природная окраска огненной птицы. Сцена с пером получилась хиленькой. На мой взгляд — просто провальной. Это я откровенно и высказал режиссеру и художнику.
Художник — в общем-то человек славный и часто со мной соглашавшийся — на сей раз не поддержал меня. Его можно было понять: он ради этого пера потратил столько сил. Я же в запале заявил, что надо было не бегать по деревне, потешая жителей, а потребовать перо с того, в чьи обязанности входит подготовка реквизита.
— А то эта ваша «красная розочка» только глазки строит всем мужикам подряд! Есть тут у вас хоть какая-то производственная дисциплина? У нас в «Каравелле» за такой провал задания выгнали бы даже третьеклассника!
Режиссер сказал, что, к счастью, мы не в «Каравелле».
— К счастью, да? Ну так вы дотанцуетесь в конце концов с таким счастьем! Когда пойдут съемки на шлюпке! У вас о технике безопасности — ноль понятия! Олег уже тыщу раз говорил, что паруса сшиты слабые, их оборвет к чертям при первом свежем ветре! И булькнете ребят! Ведь мальчишки-то должны сниматься даже без спасательных жилетов!
Опять вмешался художник. Он величественно разъяснил, что паруса проверял сам и не нуждается в советах юного консультанта из пионерского отряда.
— У меня самого дома надувная лодка «Пеликан». И парус для нее я шил своими руками. Так что учить меня не надо.
Я, все еще сдерживаясь, объяснил разницу между надувной лодкой и шлюпкой, между неодинаковой площадью их парусов и различным давлением ветра.
— Смотрите сами! Здесь даже при трёх баллах полетят кренгельсы и парус останется без шкота!
— Этот, как вы его назвали «кренгельс» не порвет даже КамАЗ с буксирным тросом! — оскорбился художник.
Я взял парус, зацепил указательным пальцем тесемочную петлю и рванул. Петли не стало. Я бросил парус на общежитскую койку и ушел.
4
Я долго бродил по берегу Сенежа. Палец, которым я уничтожил кренгельс, побаливал. И настроение было так себе…
