— Я про это уже много думал, — тихо сказал Форик. — Про такие вот тени…
У меня почему-то — вновь холодок.
— Ну и что? — прошептал я.
— Все-таки между простой тенью и кино есть разница…
— Конечно, есть! — воскликнул я с облегчением. — Тени, они ведь сплошь темные. А в кино — там же полная картина, как на фотографии…
— Это не главная разница, — негромко и строго возразил Форик. — Совсем не главная. А главная знаешь какая?
Я молчал. Не успел догадаться.
— Простые тени не отрываются, — с непонятной грустью объяснил Форик. — Ни от людей, ни от деревьев, ни от чего… А в кино они — оторванные. Сами по себе. Они… живут… Включается аппарат, и начинается жизнь. Уже не связанная с теми, чьи они тени. Снова и снова…
— Но это же… не по правде жизнь.
— Откуда мы знаем? — насупленно прошептал Форик.
— Мы же не можем залезть в экран и проверить: по правде там все или нет… Ведь видится-то совсем как настоящее…
Неуют пустого класса сделался тревожным, и мне очень захотелось домой. И еще стало вдруг жаль Форика. Непонятно почему. Была в его словах неясная жалоба. Я не знал, что ответить.
А дальше… дальше я услышал от Форика — от пятиклассника Усольцева — то, что достойно взрослых мыслителей, озадаченных загадками человеческого бытия:
— Если эти тени, которые в кино, живые, то… может, мы тоже чьи-то тени? Ты про такое же думал?
Я про такое не думал. Никогда. Я — это был я. Настоящий, живой, весом в тридцать кэгэ, с тонким шрамиком на подбородке и стрижкой полубокс челкой. С кирзовой сумкой на ремне, с дневником в этой сумке, с двойкой по арифметике в этом дневнике (тоже, к сожалению, настоящей). Если по правда говорить, то я находился как бы в самой середине мира. Как же я мог быть чьей-то тенью?
Я помотал головой, прогоняя эту нелепость. И… страх. Но Форик заговорил опять — с насупленной вкрадчивостью.
— Ты подумай. Может, про нас… то есть не про нас, а про кого-то настоящего… кто-то снял кино и показывает это кино теперь. И мы — тени…
Я мотнул головой сильнее. Заспорил, чтобы защититься:
— Тени же плоские! Тоньше бумаги! В них же ничего нет! А мы… во какие… — Я развел ладони.
— Ну и что? Может, мы кино со стереоскопом. Говорят, бывает такое. Там тоже все выпуклое.
Я знал, что такое стереоскоп. На прошлый Новый год дядя Боря подарил мне раздвижную рамку с двумя линзами. В рамку вставлялись карточки с парой фотографий на каждой. Глянешь в стекла — снимки сливаются в один, и…. аж дух захватывает: такое там настоящее, объемное. Хоть рукой трогай!
Если так, то… Да, в словах Форика была железная логика. По крайней мере, я не знал, что возразить. Можно было лишь захныкать: "Не хочу я быть тенью…" Но это было стыдно. И бесполезно.
Я проглотил сгусток страха и сказал небрежно (мне, мол, не так уж важно, тень я или не тень):
— Ну, а если мы кино, то кто его снял?
Форик отвернул лицо. Пожал плечами.
Я сбоку посмотрел на его плоское прямоугольное ухо и у этого уха нерешительно спросил:
— По-твоему, Бог?
Тогда слово «Бог» писалось с маленькой буквы, но я сказал его как с большой.
У меня с Богом были неясные отношения. Вообще-то я знал, что Бога в давние времена придумали богачи и жрецы, чтобы держать в угнетении простой народ. А на деле никакого Бога, и ангелов, и архангелов нет, а есть совершенно безграничное мировое пространство с бесконечным числом звезд и планет, которое было и будет всегда… Но все же какая-то неуверенность, непонятность оставалась в моей душе. Как это "было и будет всегда"? И кто «всегда» (вместе со звездами и планетами) сделал?.. И хотя Бога (конечно же!) не было, я относился к нему с известной долей почтения. И случалось даже, что в ответственные моменты (например, перед экзаменом по арифметике прошлой весной) суетливо и украдкой осенял себя крестом, глядя на купола полуразрушенного Троицкого монастыря, что подымались над крышами недалеко от школы. И порой помогало. На экзамене по крайней мере помогло точно.
Мама хранила в бабушкином сундуке небольшую икону с Божьей Матерью и маленьким Иисусом. Когда я однажды (еще в первом классе) спросил, есть все-таки Бог на свете или нет, мама сказала:
— По-моему, есть. Вырастешь — поймешь. Это каждый решает для себя сам…
Я вырос и решил. Но на это ушел не один десяток лет. А там, в пустом классе, я повторил с сомнением (хотя и уважительно):
— Кто же? По-твоему, Бог?
— Не знаю, — виновато отозвался Форик. — Не обязательно… Может, марсиане… Или лунные жители…
— На Луне жителей нету! Она же без воздуха, это ученые доказали.
— Снаружи без воздуха. А может, внутри она пустая, и там воздух и жители. Стасик рассказывал, что про это книжка есть…
Форик говорил не оборачиваясь. Бесцветно как-то. И я вдруг догадался:
— Слушай… у тебя что-то случилось? Плохое, да?
Спина Форика, обтянутая тесной курточкой, приподнялась и опустилась от горестного вздоха.
— Ничего не случилось… Только письма от мамы все нет и нет. Уже целый месяц. Я боюсь: вдруг там что-то с отцом. У него… работа опасная.
— Будет письмо! Форик, честно говорю: будет! Ты не бойся! Ну… вот сегодня придешь — и оно лежит! Вот увидишь!
Это я поклялся с отчаянным желанием обнадежить Форика. Прогнать его тоску, которую в один миг ощутил всеми нервами. Поклялся и подумал в страхе: "А если не будет письма?"
Я зажмурился на миг, представил себе темные Троицкие купола. Даже с крестами представил, хотя на самом деле давно их там не было. "Пусть придет письмо! Ну, пожалуйста!!"
Письмо пришло. Форик узнал об этом, прибежав домой, а я — на следующий день. И оба мы были счастливы.
А в тот момент, при разговоре о тенях, мы ничего еще не знали. Но, видимо, своей уверенностью я вселил в Форика надежду. Он повеселел. «Теневую» тему он не оставил, но она обрела у него иную окраску.
— Смотри, месяц… Там сидят лунатики и крутят про нас кино.
— Ага! Поставили аппарат и на нас луч пустили. И мы в этом луче — дрыг, дрыг!.. — Я заболтал руками и ногами. От радости, что Форик ожил. — У меня даже щекотка от этого луча!
— И у меня!
Месяц над забором выбрался из облака и светил ярко-ярко. Может, и правда сидят на нем лунные жители с волшебным аппаратом? Но было теперь ничуть не страшно…
— Скоро Зинаида нас выпустит. Уже половина восьмого, — бодро сообщил Форик.
— Откуда ты знаешь?
— Смотри, дядя Хвостя в «кинобудку» пошел. Видишь огонек?
И правда, в темноте двора мелкими рывками двигалась к забору мерцающая искра самокрутки.
