— Доигрались, — горько шепчет Володька.
И это еще не самый худший вариант. Может случиться и так, что милиция догадается, кто виновники преступления. И тогда… Нет, нам с Володькой ничего, наверно, не будет — с третьеклассников какой спрос? Но ведь за маленьких отвечают взрослые! И что, если маму, как год назад дядю Митю, отведут в здание суда, окружат часовыми с наганами и прочитают приговор?..
Конечно, я твердил себе, что никто ничего не узнает и не докажет. А страх внутри меня твердил другое…
Сказать об этом Володьке я не смел. Ведь он так старался устроить партизанскую операцию! За мою обиду хотел отомстить! И теперь, конечно, не простит мне отступничества. Сочтет дезертиром и трусом. Открыто, может быть, и не скажет, но презирать в душе станет обязательно.
Володькиного презрения я не перенесу…
А тут еще — вот уж одно к одному! — взял я в библиотеке и разом прочитал Пиковую даму. Детское издание — крупный шрифт, цветная обложка, большой формат. На обложке — игральная карта со знаком пик и портретом дамы. Ну, дама как дама. Но потом, приглядевшись, я обнаружил, что дама она — только в верхней части карты. А в нижней — перевернутый портрет старой графини! И, естественно же, графиня — копия старухи.
Этого еще не хватало! Значит, она будет мне являться по ночам, как графиня являлась Германну?
Во всех этих событиях мне начала чудиться суровая закономерность. Я в то время много думал про судьбу (о которой часто, вздыхая, вспоминала мама). И теперь мне казалось, что замыслив суровую месть, я пошел против судьбы. Ведь, скорее всего, именно судьба тогда в саду наслала на меня старуху.
Сама ведьма была, конечно, зла и несправедлива. И заслуживала мести! Но что, если старухой водили высшие силы, которые хотели ее рукой воздать мне за грехи?
За какие?
Ох, было за какие. Хотя бы за краденую монету. И за то, что постоянно врал маме, будто сделал все уроки, а на самом, деле, не сделав и половины, убегал на улицу. И за то, что, получивши после долгого стояния в очереди семейный хлебный паёк, съедал на ходу привесок, а дома невинно говорил: "Не было". И за трусость, когда девчонки прыгали в кучу песка с пристройки, а я не решался, а когда, наконец, решился, икал после этого целых полчаса как "обморочный петух" (по словам Галки). Да если вспоминать все, с ума сойдешь…
Так я мучился целые дни, с утра до вечера. А иногда и ночью… Впрочем, не все время. Иногда тревога отпускала меня, и казалось, что все мои страхи пустые и дело кончится легкой встряской печи — как задумано. Так этой ведьме и надо! Но потом сомнения возвращались.
И я не выдержал!
Однажды днем, когда старуха ушла из дома, я снова прокрался на ее двор. И стянул со штабеля проклятое полено!
Я сбежал с ним в лог, чтобы там уничтожить смертоносный снаряд.
Я презирал себя и со стыдом думал: "Что будет, если узнает Володька? Он ведь такой догадливый!" Но в то же время было на душе великое облегчение.
Оставалось решить: что делать с поленом?
Сперва я хотел закопать его на глинистом склоне. Но тут же подумал: а что, если склон размоет дождем, полено кто-нибудь найдет и сунет в печь? Старуха-то — она хотя бы виновата передо мной, а тут пострадают совсем невинные!
Пустить полено по ручью куда глаза глядят? Но опять же — вдруг кто-то выловит? Оставалось одно — утопить.
Нелегкая эта задача — утопить полено. Попробуйте сами — поймете. Но я справился в конце концов. Отыскал на ближней свалке чугунное колесо от тачки, примотал его к полену обрывком проволоки и бултыхнул все это хозяйство в ручей. На самом глубоком месте.
Может, и теперь, через сорок с лишним лет, лежит оно там — конечно, пропитанное водой, полусгнившее, безвредное…
Домой вернулся я с ощущением тихого счастья. И на радостях показал язык портрету графини на книжной корке.
Показал… И опять задумался.
Выходит, старуха осталась в этом деле победительницей? Злорадной и торжествующей. А я — по-прежнему — побитый, оплеванный, противный сам себе. О том, что все-таки не побитый, спасшийся, я в тот момент не помнил вовсе. А когда вспомнил, легче не стало. Наоборот. Ведь получилось, что я дважды обманул Володьку. Сперва, когда сочинил про свою боль, а потом — украв и утопив полено. А он-то от души помогал мне! И жалел. И доверился, рассказал, как тетка тогда, на пруду взгрела его. И как он орал, бедняга…
"Нет, не орал, — подумал я наконец. — Это он сочинил, чтобы утешить меня. А на самом деле он не пикнул бы, только стиснул зубы. Он выносливый и смелый. Не такой слабак, как я, который боится соседских собак, Лильки с Галкой, темноты в ночной комнате, наказания "два часа после уроков", трескучих гроз и незнакомых мальчишек. Вот уж я-то обязательно бы верещал от души, если бы старуха меня не упустила"…
Неужели правда верещал бы? Неужели я уж вовсе ничтожный?
А если бы я оказался на войне? Если бы попал в лапы к фашистам и они из меня вытягивали бы военные секреты? Не всегда ведь советские танки приходят вовремя, как в рассказах Володьки про Витьку Морковкина. Неужели бы я не выдержал и стал предателем?..
Ну, что это за паршивое такое устройство — человеческий мозг? Не успеешь избавиться от одних гложущих мыслей, как тут же другие!
Значит, я в самом деле могу сделаться предателем?
Двое суток этот страх не отпускал меня. И я уже начал мечтать, чтобы судьба послала мне новое испытание. Такое, чтобы я мог убедиться в своей твердости.
Но что, что? Не набиваться же снова к старухе в гости?
И я наконец догадался, ч т о.
Страшно сразу сделалось, все жилки ослабли. Но я знал — обратного пути нет. Я все решил для себя неумолимо. И даже специально наведался в нашу дощатую уборную, чтобы не случилось такой, как в прошлый раз, неприятности. А потом отправился на двор, где играла в чику Эдькина компания.
Галка и Лилька увязались за мной. Мы были в очередной ссоре, и девчонки ехидничали:
— А мы, Славик, скажем твоей маме, что ты пошел играть на деньги. И она поставит тебя в угол!
Это была невероятная глупость. Никогда меня мама не ставила в угол! Презирая девчонок своей мужественной спиной, подошел я к игравшим. Рюха как раз бил железной шайбой по стопке пятаков.
Я встал над ним, унял сердцебиение и развязно сказал заранее приготовленную фразу:
— Здравствуй, бедный Рюха, ни пера тебе, ни пуха…
Эдька, однако, не разъярился. Только зыркнул через плечо:
— Опять приперся, мамин цыпленочек. Чё надо? Играть все равно не пущу, у тебя денег нет.
— А я и не играть. Я на тебя поглядеть.
Он удивился. Встал. Приятели его дышали опасливо и выжидающе. Эдька сказал слегка озадаченно:
— Чё на меня глядеть-то? Не кино.
