Ух и спал он после всех страхов! Когда открыл глаза, солнце уже искрилось на медных подсвечниках пианино.
Кудрявая сидела, укрытая по пояс. Тянулась руками за спину, пытаясь застегнуть пуговки на детском лифчике с резинками для чулок. Увидела, что Винька не спит, застеснялась, но поняла, что поздно.
— Винь, помоги, а? Я не дотянусь…
Винька вздохнул и откинул одеяло.
Петли были тугие
— Надо вперед пуговицами носить, тогда не будет мороки, — посоветовал Винька со знанием дела.
— Мне всегда бабушка помогает. Или мама…
— А где они?
— Мама еще не пришла с дежурства. А бабушка ушла пораньше на рынок, велела нам спать. А я уже совсем выспалась… Ты доскажешь про… Вальер?
— Про Ла-вальер, горюшко мое. Сколько раз тебе повторять… — И подумал, что она еще маленькая. И… как сестренка.
С той поры Винька с Кудрявой не церемонился. Покрикивал на нее, когда простужалась и боялась глотать таблетки. Вместе с бабушкой ставил ей горчичники (“А ну не дергайся, а то как шлепну, еще горячее будет!”) Силой завязывал у подбородка длинные меховые уши, чтобы не застудила железы.
А когда случалось “нервное” и снова болела нога, Винька чуть ли не на себе доставлял Кудрявую домой, усаживал на кровать, сдергивал с нее чулок и начинал решительно растирать, разминать кривую ступню — этому его тоже научила бабушка Александра Даниловна.
Летом Кудрявую должны были отвезти в Ленинград. Там в детской клинике работал известный хирург, хороший бабушкин знакомый военной поры. Он обещал “сделать все возможное”.
После массажа Винька заматывал ногу согретым полотенцем, подтаскивал Кудрявую ближе к печке, устраивал ее на лавке и садился рядом.
— Ну, слушай… — И начинал очередной рассказ.
Историю про Рауля и Луизу Винька пересказывал не по книжке. Ему совершенно не нравилось, что юная и доверчивая де Лавальер сделалась потом коварной, изменила своему виконту и стала возлюбленной короля. Он придумывал другие приключения…
А иногда Винька рассказывал и о себе. Про всякое. Как прошлым летом ходил с отцом в лес, заблудился и один бродил целый день, видел лосей и волка. И как однажды сделал громадный воздушный змей в виде самолета, и тот едва не стащил его с крыши. И как они с Толиком Сосновским смастерили из медной трубки пушку и Толька стянул у дядюшки-охотника горсть пороха, и они из этой пушки жахнули на огороде так, что соседский вредный петух в обмороке свалился с забора и с той поры потерял голос…
Привирал, конечно! Где понемногу, а где и ого-го как!. Но Кудрявая Виньке верила. И не только его рассказам, вообще…
Весной они вместе готовились к экзаменам. Классы разные, но билеты для экзаменов у всех одни и те же. Кудрявая все ответы на вопросы зубрила старательно. Потому что ужасно боялась: вдруг не сдаст. А когда отрывалась от учебника, делалась печальной.
— Ты чего опять скисла?
— Жалко…
— Чего тебе жалко?
— Что ты в лагерь уедешь.
— Это же всего на четыре недели.
— А потом я уеду на операцию.
— Ну, приедешь же, никуда не денешься…
— Это уже осенью. Мы в разных школах будем.
Это она верно. Винька пойдет в двадцать четвертую, в мужскую десятилетку, в ту, что напротив Городского сада. А кудрявая — в шестую, в женскую, на улице Лермонтова.
— Ну и что! После операции ты знаешь как будешь прыгать! Я тебе не нужен буду, чтобы провожать… А после уроков — все равно вместе…
— Винь, я боюсь…
— Да не бойся, там хорошая школа. Там моя соседка учится, Варя Бутырина. В десятом…
— Я операции боюсь.
— Трусиха! Ты же ничего не почувствуешь, это под наркозом.
— Я боюсь, что не получится…
— А вот про это и думать не смей! Вот как стукну “Родной речью” по шее! Не выводи меня из терпения…
ЧЕРНЫЙ МЯЧИК
1
После того, как отец и Винька побеседовали в блиндаже, они решили сходить к себе домой.
— Надо посмотреть, как движется ремонт, — сказал папа.
— Надо, — согласился Винька.
Идти было совсем недалеко: прошагать по Зеленой Площадке, пересечь неглубокое ответвление оврага, подняться на улицу Короленко и пройти еще два квартала. И вот он — их дом. С темной обивкой из досок и покривившимися окнами первого этажа…
Но Винька сказал:
— Папа, пойдем через Вокзальную.
— Это же в два раза дальше!
— Мне надо зайти в “Культтовары”. Там продаются наконечники для карандашей. Ну, такие острые, похожие на пули, только пустые. Из них головки для стрел получаются прямо как настоящие!
— Это чтобы оставить друг друга без глаз…
— Па-ап! Да никто же не стреляет же в людей! Мы по мишеням! Мы их делаем из старых корзин, как в кино про Робин Гуда!
Винька хитрил. Он знал, что карандашных наконечников в ”Культтоварах” давно нет: их мальчишки раскупили сразу после фильма о благородном разбойнике из Шервудского леса, еще в начале зимы. Просто Виньке хотелось пройти с отцом по людным улицам и посмотреть, как тому будут козырять встречные солдаты и офицеры. В том районе их всегда было много, потому что на Вокзальной военная комендатура.
И они пошли. И майору Грееву козыряли: и солдаты, и сержанты, и старшины с лычками на погонах, похожими на букву Т. А также лейтенанты и капитаны. Отец каждому отвечал, аккуратно поднося пальцы к блестящему козырьку.
— Папа, а если майор встретится, кто из вас первый должен отдавать честь
— В этих случаях считается: тот, кто умнее.
— Тогда не опоздай…
Но майоры не попадались. Зато встретился седоватый полковник, отец приветствовал его первым. Полковник ответил с подчеркнутой вежливостью, глянул на Виньку и чуть улыбнулся.
Наверно, у Виньки был ужасно гордый вид. Потому что рядом с отцом он чувствовал себя тоже чуть ли не офицером. Или, по крайней мере, суворовцем. Хотя, если поглядеть со стороны, был он похож на суворовца, как… ну, в общем ясно. К Виньке эта ясность пришла довольно скоро — когда он, топая по-строевому, запнулся за асфальтовую кочку своей штатской, на босу ногу надетой сандалией и чуть не закопался носом. Отец поймал его за плечо.
— Смотри под ноги, когда маршируешь…
Винька заполыхал ушами.
Оказалось, что ремонтные дела крепко продвинулись. Штукатурка на стенах уже высохла. Печку наконец переложили и обмазали тонким слоем глины. Но кавардак был — просто страх смотреть. Всюду мусор, на нем глиняные ошметки и сажа. Стекла — в плямбах грязи и подтеках.
