— Петр Петрович… А как это люди столько веков верили, что Бог есть, а потом сразу поняли, что нету? Потому что революция, да?
— Выходит, потому… Когда революция, многие сразу видят, что нет на свете Бога…
— Умнеют, да?
— Выходит, так. Поумнеешь тут…
— Петр Петрович, вы говорили, что Рудольф Яковлевич ваш бывший друг. А потом… вы поссорились?
— Очень давно. Даже не поссорились, а… так…
— Наверно… потому что он к белым ушел?— высказал Винька тайную догадку.
— Да никуда он не ушел, выступал со своими фокусами в цирках и ресторанах. И перед теми, и перед другими, всех цветов… Тогда это было обычное дело. Считалось, что власть — одно, а искусство — другое… А разошлись мы с ним гораздо раньше. Было нам тогда по тринадцать лет… Ты знаешь красный дом на берегу, там сейчас училище ФЗО?
— Конечно!
— Раньше в нем была мужская гимназия. Я уже говорил, что мы с Рудольфом учились там в одном классе…
2
— Папаша Рудольфа — Яков Циммеркнабе — был владелец часовой мастерской, — рассказывал Петр Петрович. — Мастерская захудалая, жили они бедно. А наше семейство тоже было небогатое. Отец служил в пароходстве на чиновничьей должности, каким-то там помощником, ранг невысокий. Один кормил всю семью. Голодом не сидели, денег хватало и на квартиру, и на еду и на мелкие радости, вроде пластинок для граммофона. И чтобы выписать журналы “Нива” и “Вокруг света”. Но и только. Даже дачу снять на лето не могли, хотя для чиновничьей семьи дело это было обыкновенное…
Сошлись мы с Рудольфом еще во втором классе — на общих интересах. Оба читатели были такие, что от книги за уши не оттащишь. Майн-Рид, Жаколио, Стивенсон… А еще —техника! Тогда аэропланы, мотоциклы, телефоны, кинематограф — все это было в новинку. Особенно здесь, в провинции. Мы про эти чудеса знали в основном понаслышке и отчаянно желали поскорее к ним приобщиться. Возились с батарейками, лампочками, звонками, магнитами. Еще до первого полета братьев Райт сконструировали модель летательного аппарата, тяжелую, как тачка, пустили с обрыва. И оба не сдержали слез, когда наше творение бесславно рассыпалось на куски…
В общем, сдружились так, что жить не могли друг без друга. Тем более, что других приятелей ни у него, ни у меня не было. Я — маленький, кособокий, он — тощий, длинношеий, тоже, как говорится, малопривлекательный. И возникло у нас этакое родство душ… В третьем классе мы даже клятву дали на берегу. Как Герцен и Огарев на Воробьевых горах. Не читал еще “Былое и думы”? Ну, понятно, это у тебя впереди…
А в четвертом классе у нескольких ребят возник к Рудольфу интерес. Дело в том, что Рудольф уже тогда увлекался фокусами и поднаторел в этом деле изрядно. Я им восхищался от души, он и правда талант… Ну вот, показал он кое-что на переменах раз, другой и вызвал симпатию некоего Вениамина Крутова. Отец этого Венички, Федор Иннокентьевич Крутов, человек был состоятельный, акционер пароходной компании. Ну, у Вени, конечно, и круг друзей соответствующий. Они даже формой своей гимназической от нас, разночинцев, отличались. Все в мундирах, сшитых по заказу, отглаженных, с тугими талиями, как гвардейцы. А мы в своих коломянковых блузах и поясах с бляхами — словно деревенские рекруты…
И вот стала эта Крутовская компания приваживать Рудольфа к себе. А поскольку я его друг, то и меня. По правде говоря, и Рудольфу, и мне это было лестно. И любопытно. Бывали мы в Крутовском доме, катались в его экипаже, угощали нас обедами и чаями. Сестры у Вени — такие милые, вежливые, в платьицах с кружевами… Потом рождественская елка, подарки…
Но я-то скоро почуял, что сбоку припёка. Рудольф — тот свою причастность к компании честно отрабатывал. Такие представления устраивал, что даже взрослые открывали рты и аплодировали как столичному гастролеру. Даже сам папаша Крутов… А я — что? Мои нехитрые самоделки кому нужны?… Еще я стихи писал, но стеснялся этого так, что скорее бы на плаху пошел, чем прочитал публично…
Нет, меня не отшивали явно, все было корректно, прилично. Воспитанные мальчики. Но… то забудут пригласить куда-нибудь, когда зовут Рудольфа. То соберутся в кружок, ведут свой разговор, а я в сторонке. Подойду, а они умолкают…
А я надо сказать, был маленький, щуплый, но жутко самолюбивый… Вот ты рассказывал сейчас про Ферапонта, а я вспоминал себя…
Но все-таки я переживал не столько за себя, сколько за Рудольфа. Я видел то, чего не видел он (или старался не видеть). Понимаешь, они держали его при себе для забавы. Были с ним предельно милы, подчеркнуто вежливы, но внутри, по-моему, прятали пренебрежение. И между мной и Рудольфом появилась трещинка. Однажды я сказал ему:
“Они с тобой поиграют, а потом прогонят, как надоевшую собачонку”.
Рудольф искренне возмутился:
“Да ты что! Они настоящие друзья! И мои, и твои! Веня сказал, что пригласит нас в летние каникулы на дачу! Со всей компанией. Хоть на целое лето!”
И представь себе, пригласил…
— И вы поехали?
— Да, поехал… Понимал, что нечего соваться с суконным рылом в калашный ряд, но победило любопытство. А главное — не хотел я оставлять Рудольфа. По правде говоря, просто боялся: потеряю друга окончательно…
Посадили нас на пароход и повезли до деревни Верхний Бор, там небольшая пристань. А от пристани до дачного поселка еще верст двадцать. Доехали на лошадях…
— Верста — это километр?
— Да. Подлиннее на самую малость… Интересно все было, ново. Казалось сперва, все будет чудесно. Экзамены за четвертый класс сданы, лето впереди — бесконечное… Но очень скоро появилась во мне этакая съеженность. Почти как у оборванного уличного мальчишки в королевских покоях. Помнишь “Принца и нищего”? Ну вот… Вся эта Крутовская команда — в соломенных шляпах, в летних костюмчиках с матросскими воротниками, а мы с Рудольфом в своих старых гимназических штанах и блузах-косоворотках, ничего специального для летнего сезона у нас не нашлось… Однако все время ежиться не будешь, тем более, что всяких радостей и удовольствий хватало.
Купанья, лодки, походы по лесу, игра в крокет, вечерний чай на веранде. Мотыльки у керосиновых ламп. Сирень… она в том году поздно цвела… Короче говоря, первая неделя прошла почти безоблачно.
А потом… Потом-то все равно должно было что-то случиться. И случилось.
Сестры Крутовы затеяли домашние концерты. С пением под пианино и гитару, со стихами, танцами… Я-то, конечно, отсиживался в уголке, а Рудольф развернулся во всю силу своих дарований. Так увлекся ролью фокусника и мага, что целыми днями не снимал тюрбан, сделанный из купального полотенца. И не только уже на концертах, а при любом случае свои таланты показывал… Понимаешь, все хорошо в меру, а он, можно сказать, увяз в своей роли по уши. То и дело трюки: с шарами от крокета, с картами, с карманными часами, с чайными ложками. И при этом всякие ужимки. В ответ, конечно, аплодисменты и смех. Вскоре уже так повелось: где Рудик, там цирк и веселье. Мне это веселье казалось обидным.
