— Когда не знаешь, лучше всего говорить правду.
— Да это само собой! Только… вы, наверно, скажете, что я дурак…
Петр Петрович прижал к груди кулаки.
— Вот этого я не скажу никогда! Потому что это не так!
— Ну… у меня есть одна… товарищ. То есть знакомая девочка. Я ей рассказывал то, что читал здесь, у вас. А однажды наврал ей, будто пробрался сюда, когда уже все ушли, и читал всю ночь… А потом оказалось, что это вранье может принести вред. И я решил, чтобы все стало по правде…
— И правильно решил. И молодец… Только я не понял, какой тут мог случиться вред? Вполне безобидная фантазия…
— Я сперва тоже думал, что безобидная. А потом оказалось…
— Ну-ну?
— Вы помните Ферапонта? Того лилипута в “Человеке-невидимке”?
— Еще бы! Весьма симпатичная личность!
— Ну вот. Это из-за него…
— Минутку. Давай-ка сядем к столу, возьмем стаканы и за чаем ты не спеша расскажешь мне обо всем… Подожди, а дома-то тебя не ищут?
— Да нет, я все устроил!
— Тогда давай! Видишь ли, я любопытен от природы. А то, что связано с моим бывшим другом Циммеркнабе, мне любопытно вдвойне…
Винька рассказал про Ферапонта и колдовство. Сперва стеснялся так, что чай застревал в горле. И кусочки хлеба, намазанные медом, застревали.
Но потом разговорился. Только в конце снова стало неловко, и Винька насупленно спросил:
— Вы, наверно, скажете, что все это чепуха, да?
— Как знать, как знать… На свете еще столько непонятного. Я не берусь судить… По крайней мере, в таких делах надо использовать все шансы. И ты, конечно, прав, что не оставил своим участием Ферапонта… В любом случае он будет знать, что у него есть друзья.
— Петр Петрович… А как вы узнали, что я за диваном?
— Что?.. А! Ха-ха! Да то, что ты в библиотеке, не было для меня секретом с самого начала. Я видел в окно, как ты вошел! Перед самым закрытием. И главное — вошел, но не вышел. А потом — этакое напряженное дыхание за шкафом. У меня, дорогой мой, отличный слух. Профессиональный. Думаю, ладно, посмотрим, что дальше. Домой не пошел, остался в кабинете нашей заведующей. Через час заглянул в зал, а ты спишь на диване — уютно так, будто у себя дома. Ну, что же… А потом твое ночное путешествие по темным коридорам…
Уже победивший смущение Винька весело сказал:
— Мне казалось, что кругом привидения и чудовища…
— Понимаю, что ощущений тебе хватило. Я слышал, как ты, бедняга, стонал и вскрикивал на лестнице. Хотел даже поспешить на помощь, а потом подумал, что каждый должен пройти выбранные испытания до конца… А?
— Ага…
— А теперь, когда ты их прошел, могу дать совет. Есть простой способ, как избавиться от ночных страхов. И от веры в Запределье…
— Во что?
— В Запределье. Это я еще мальчишкой придумал для себя такое слово. Называл так всякое… такое, что не поддается объяснению. Разные миры, где водятся чудеса — добрые и злые. И где, наверно, обитают и духи Тьмы, о которых ты обмолвился… Понимаешь, в Запределье царит чересполосица светлого и черного, как частые тени деревьев на солнечной аллее в саду. Можно, конечно, перешагивать через тени, ступать лишь по светлому. Как по шпалам на железной дороге. Но мало кто умеет приспособить свой шаг, чтобы не сбиться никогда. Не бывает, голубчик, чтобы ни разу не попасть во Тьму… А к тому же, порой оказывается, что шпалы-то они и есть Тьма. Понадеешься: они, мол, твердые, прочные, а на самом деле… Я непонятно говорю, да?
— Понятно, — вздохнул Винька.
Ему ясно увиделся прямой железнодорожный путь с серебристыми рельсами на черных (наверно, просмоленных) шпалах. Вдалеке путь уходил в синеватую загадочную мглу… Увидев железную дорогу, Винька сразу подумал о Глебке. который так любил (так любит!) рельсы и паровозы.
— …Понимаешь, голубчик, избавиться от всего такого, от веры в потусторонний мир, не очень сложно. Необходимо лишь некоторое усилие воли. Три дня подряд, утром и перед сном, надо делать глубокий вдох и негромко, но внятно двенадцать раз говорить себе: “Не бойся. Не бойся…” И в конце концов почувствуешь, что от всего этого ты избавился. Сделай так… если хочешь.
— А вы? Избавились?
— Гм… дать тебе еще меду?
— Ага… то есть пожалуйста.
— Видишь ли… Избавиться от Запределья можно лишь от всего разом. Не получится так, чтобы только черные полосы пропали. Добрые чудеса исчезнут тоже. И светлые пространства…
“И где тогда будет жить Глебка? Он… он же исчезнет тоже! На-со-всем!..”
Винька уткнулся носом в стакан. Петр Петрович покашлял и попросил:
— Пускай этот разговор останется между нами, ладно? А то меня, старого дурня, чего доброго, уволят за суеверия…
Винька шепотом сказал в стакан:
— Я никому… никогда…
— Вот и хорошо… Вообще-то мне уже пенсия положена, я свое отслужил. Но вот без этой работы было бы мне трудно, привык я к книгам. И к вам, обожателям Дюма и Жюля Верна…
Винька решился на вопрос:
— А раньше вы моряком были, да?
— Что ты! Какой моряк мог получиться из юноши с дефектом плечевого сустава! Ты же видишь… Даже в армию не взяли, когда хотел добровольцем на Первую мировую, бить Вильгельма… А в Красную Армию взяли. И надо сказать, флотскую форму я все-таки надел, да. Здесь, когда наступал Колчак, создали речную флотилию и я попал на буксир “Витязь”, переделанный под канонерку. Радиотелеграфистом. Я в этом деле тогда уже понимал…
Ну, канонерку нашу пустили на дно в первом же бою. Конечно, все на ней были красные герои, но Колчак-то — он адмирал, профессионал. И офицеры его… Как уцелел, сам не знаю…
— Но наши же все равно потом победили!
— Безусловно. А я стал работать на береговых пунктах связи и в портовых конторах. Всю жизнь провел у телеграфных аппаратов и радиостанций. Поскольку учреждения эти были под началом у морского и речного ведомств, форму давали с якорями. И китель свой я донашиваю законно, хотя на экваторе и в Сингапуре не бывал.
— Все равно у вас интересная была профессия. И важная, — вежливо сказал Винька.
— Несомненно. Я и сейчас еще балуюсь этим делом. Как любитель… А чем еще дома заниматься? Дети разъехались, жены давно нет. Такие вот дела…
Наступило молчание. Грустноватое. И чтобы разбить его, Винька спросил, хотя ответ знал заранее:
— А вот этот колокол, он, значит, тоже не с корабля?
— Это один из самых маленьких колоколов Спасской церкви. Той, где мы сейчас сидим. Когда церковь закрывали, большие колокола увезли на переплавку, а этот чудом сохранился. Я отыскал его однажды в подвале.
