Осторожно, чтобы не толкнуть Вовкину голову, я завозился, отцепил от пояса мобильник. Он почему-то оказался выключен. Я хотел надавить кнопку…
— Иван Анатольевич, не надо… — кто-то мягко сказал сбоку от меня.
В двух шагах стояли трое. Одинаковые, в похожей на военный камуфляж одежде, только с размытыми и мерцающими, как фольга, пятнами. Лица были неразличимы, а в светлых, как у Вовки, волосах поблескивали красноватые лунные искры.
И сразу же я, со смесью горечи и облегчения, понял, кто они.
— Хотите забрать его? — сказал я, проглотив последние крошки стекла.
— Да, Иван Анатольевич… Самому ему теперь не добраться, растратил все силы…
Те, Кто Пришел за Вовкой, были одинаково неразличимы, я не мог определить, кто из них какие слова говорит. Да и не пытался. Их голоса были не тихие и не громкие, звучащие как будто в плотных, надетых на меня наушниках. И во всех голосах слышалось сочувствие.
— Защит у него уже не было, а то, что он Хранитель, еще сидело в памяти. Вот и рванул обратно с полпути. Закрыл собой… — произнес один из Тех с ощутимым человеческим вздохом.
— Я не хотел этого, — тоскливо сказал я.
— Да вас же никто не винит, Иван Анатольевич, И… в конце концов, все к лучшему. Мальчик сделал все как надо…
— Куда уж как «к лучшему», — выговорил я, глядя на Вовкины ресницы. На них тоже блестели красноватые искорки.
Они деликатно молчали, стоя надо мной.
— И куда он теперь? — с непонятной неловкостью и опаской спросил я. — Опять на свои поля?..
— Не сразу… — отозвался один из Тех. — Он потратил массу энергии, теперь ему придется копить и копить силы. Вроде как в изоляторе. Расплата за содеянное…
— Разве нельзя его простить? — чуть не со слезами вырвалось у меня. — Ведь он же… он не для себя это… — И я через плечо посмотрел на Тех.
Один из них слегка нагнулся ко мне.
— Иван Анатольевич, вы не понимаете. При чем тут прощение? Вы думаете, что его поведут на расправу, как в кабинет к завучу? Просто необходимо восстановить энергетический баланс, а на это требуется время. В каждом пространстве есть свои законы… Да вы не тревожьтесь, все со временем придет в норму.
Он выпрямился и стал опять неотличим от товарищей. Мне почудилось во всех троих сдержанное нетерпение.
— Можно мне еще посидеть с ним? — торопливо попросил я.
— Да, но только недолго. Мальчику все-таки больно, хотя они без сознания…
— Как… без сознания? — дернулся я. — А разве он… не…
— Что?.. Нет, вы ошибаетесь. Вот… — Один из Тех присел рядом со мной, вынул из моей руки мобильник:, положил в подорожники, а мою ладонь осторожно прижал к Вовкиной голой груди, пониже пулевых отверстий. Под тоненькими ребрами редко, еле ощутимо, но равномерно тукало Вовкино сердце.
— Подождите, — вдруг оживился один из стоявших. — Можно ведь это и здесь…
Он и его товарищ шагнули ближе, присели передо мной и Вовкой на корточки по сторонам от моих вытянутых ног. Тот, что справа, повел над Вовкиной грудью ладонью. Потом оглянулся на луну:
— Да уберите вы это безобразие…
Тот, что слева, щелкнул над плечом пальцами, и луна погасла, как прожектор, когда на театральном пульте дернули рубильник. Послышался во тьме новый щелчок, и над нами загорелся, как лампа, белый, размытый в воздухе шар. Свет его был сильный, но не резкий. Тот, что справа, опять повел над круглыми ранками ладонью. Потом резко перевернул ее. На ладони лежали две тупоносые пули. Он швырнул их через плечо.
Пулевые отверстия зарастали на глазах. Кровь вокруг них исчезала, будто испарялась. Через полминуты на месте черных дырок были розовые плоские бугорки. Вовка шевельнулся и тихо задышал.
— Теперь можно и подождать минут десять, — сказал Тот, Кто Выбросил Пули.
— Но не больше, — отозвался другой, который сидел рядом со мной. И опять встал. — Скоро рассветает, а тучи уйдут… — Мне показалось, что он здесь главный.
Оглянувшись на него, я спросил:
— А разве это можно вот так? Забирать его туда… живого?
— Все можно, — нехотя отозвался Главный. — Особенно если не первый раз…
— А можно, чтобы он сейчас очнулся? Хоть на минуту? Чтобы услышал меня?
— А вот это не получится, — с виноватой ноткой сказал Тот, Кто Выбросил Пули. — Он будет спать несколько часов…
Вовкина голова чуть шевельнулась на моих коленях. И губы шевельнулись. Тот, Кто Выключил Луну и Зажег Шар, натянул Вовке на грудь фуфайку. И опять я почувствовал во всех троих деликатное нетерпение.
И тогда я сказал самое главное — то, что стремительно зрело во мне и что я должен был сказать, но боялся. Боялся, что ответят «нет».
— Но если он жив… и если там ему без энергии будет тяжело… оставьте его здесь…
— Зачем? — быстро и досадливо сказал с высоты Главный. А горящий шар словно испугался моей дерзости, взлетел в высоту и светил оттуда совсем неярко.
— Чтобы он… со мной. У нас…
Голос Главного обрел прежнюю мягкость:
— Иван Анатольевич, зачем вам это? Он ведь уже не сможет быть вашим ангелом-хранителем. Никогда. Обыкновенный пацан…
— И пусть!
— Мы понимаем, вы сейчас благодарны за спасение, но потом…
— Да нет же!
В эту минуту я и не помнил, что Вовка спас меня от пуль. И не нужен был мне ангел-хранитель! Нужен был просто Вовка. Мой братишка, мой спутник… герой моей ожившей повести… мой Вовка, вот и все!
Кажется, они прочитали мои мысли. И теперь молчали озадаченно. Думали, наверно, как помягче довести до меня свое «нет».
— Значит, нельзя… — сказал я, словно шагая в яму.
— Иван Анатольевич… — Главный, видимо, был в растерянности, хотя и не земной житель. — Если бы можно было просто взять и сказать «нельзя»… Вы сами не понимаете, что сделали. Своей просьбой вы сразу в нескольких пространствах создали новую причинно-временную связь, которую так просто теперь не уберешь… Лучше всего, если бы вы отказались от своей просьбы сами… Вы отдаете отчет?
— В чем?!
— Вот мальчик Вовка Тарасов. Пока… Но скоро пройдет эйфория, начнутся будни. Школа, тройки и двойки, проблемы с математикой и английским… Кстати, характер у мальчика не сахар. Вот и курить уже недавно пробовал…
— Я и сам пробовал в таком возрасте! — взвинченно сказал я.
— Ну и что…
— Скоро мальчик начнет подрастать. Отношения с девочками, поздние возвращения, тайны от взрослых, дерзости в ответ на замечания…
— Знаю, проходили, — откликнулся я с нарастающим упрямством.
Что они, разве не понимают?! Не надо, чтобы он был ангелом-хранителем и уж тем более просто ангелом! Пусть смотрит до ночи своего «Буратино», пусть хнычет, когда Лидия смазывает его болячки, пусть упрямится и тянет свое вредное «чево-о», пусть получает учительские записи в дневник, пусть мы с Лидией будем изводиться, когда он станет шастать допоздна с приятелями и девочками. Так же, как (увы!) изводилась когда-то моя мама… Пусть будет все, что положено, лишь бы…
