5
Сразу же я понял, что Вовки нет вообще. Нигде. На всей планете…
Вся его одежда валялась на полу. И сандалии, и носки. А поверх алой футболки лежало белое перо. Такое же, какое Вовка уронил на пол, когда появился впервые.
Я поднял перо, зачем-то дунул, погладил. И положил его туда же, где было спрятано то, первое, — в книгу «Тайны магнита» (старую, большого формата). Прислушался к себе. Тоска? М-м… нет пока. Грустновато, но…
Стыдно признаться, но я даже испытывал облегчение. По крайней мере, больше не надо томиться беспокойством за мальчишку и в печали ждать его неизбежного ухода.
Уход случился, и… ничего другого и не могло быть. Мой ангел-хранитель пришел, защитил меня от беды и вернулся в свой неведомый мне мир… Спасибо тебе, Вовка. Никогда не забуду… Жаль только, что не успел я сделать снимок. Впрочем, ты, скорее всего, был прав: ничего бы не вышло…
Я сложил его одежду в стопку, унес в шкаф, спрятал в нижний ящик. Буду иногда натыкаться на нее и вспоминать… А еще буду брать иногда Вовкин монокуляр и смотреть через фильтр на белую тарелку Солнца. И, наверно, порой станет казаться, что мы с Вовкой опять сидим рядом, а на солнечном диске — черная горошина Венеры…
«Солнце, Земля и Венера, сделайте то, чего я хочу…»
«А ведь он соврал насчет бабочек, — осенило меня. — Он загадал что-то другое!» Не знаю, почему именно сейчас вспыхнула эта догадка. Но она воткнулась, как гвоздь, и с нее началась новая тревога. И… новая тоска. И сразу я понял, что не спасусь от них, пока не узнаю все точно.
Выход был один. И не имело смысла отговаривать себя и тянуть время. Наоборот — чем скорее, тем лучше!..
Я выскочил из дома, свернул на широкую улицу Хохрякова и голоснул частнику.
— На Лесорубов, западный край…
— Далековато… — зевнул хозяин поцарапанной и немытой «Лады». У него была широкая небритая рожа.
— А когда близко, я хожу пешком.
— Сколько денег-то? — Он поскреб небритую щеку.
— Сколько спросишь.
— А если стольник? — ухмыльнулся он. Я дернул дверцу и плюхнулся на заднее сиденье.
— Жми!
Водитель зауважал меня и «нажал»…
Утро было солнечное и сухое, не то что накануне. Однако бурьян и лопухи у края лога все еще хранили вчерашнюю влагу и запах дождика. Я отыскал глазами кривой телеграфный столб без проводов. На нем, как вчера, сидела ворона. Я посмотрел на нее с неприязнью: показалось, что подглядывает. Ворона улетела. Я отчетливо помнил, куда упал вчера брошенный Вовкой скомканный альбом. Так, будто все это случилось только что. Он улетел вон к тому высохшему кусту и скрылся рядом с ним в частой кленовой поросли. Там наверняка и прячется…
Нынче я был не в джинсах, а в светлых отглаженных брюках, но это ни на миг не остановило меня. Цепляясь за ветки, за репейники, за крапиву (ч-черт!), я стал спускаться. Съехал до сухого куста, вломился в него по инерции — он был хрустящий и ломкий, оцарапал щеки. Я застрял в трескучих ветках и, кажется, порвал штанину. Зато почти рядом, среди кленовых прутьев, увидел то, что искал. Дотянулся…
Здесь же, среди ломких сучьев и липких кленовых листьев, я расправил и раскрыл альбом.
Все бабочки были на месте.
Ни одна не улетела на Вовкины поля.
Все он мне наврал…
Зачем?
И я вдруг понял зачем. Вернее, ощутил это как бы не своими, а его, Вовкиными, нервами.
Ничего не загадывал он про бабочек! И наплел он мне про это желание, чтобы я не догадался про другое — настоящее…
Какое?
Но я уже знал — какое. Вовка очень хотел остаться здесь. Навсегда. То есть на долгую человеческую жизнь, до старости. Ему не нужны были те радостные поля. Потому что он оказался на них вопреки всякой логике, раньше срока…
И он ждал вчера — это мне тоже теперь было ясно, — что я загадаю такое же в точности желание: «Солнце, Земля и Венера, сделайте, чтобы Вовка остался…»
«Вовка, но ты же понимаешь: это все равно было невозможно…»— беспомощно подумал я.
«Я понимаю… — словно откликнулся он издалека. То ли со своих полей, то ли все еще летящий среди непонятных пространственных измерений, в своей длинной рубахе и с белой грудой перьев за плечами. — Я понимаю… Только я думал, что если два сильных одинаковых желания сольются в одно, тогда… может быть, оно все же сбудется… Ведь не так уж часто Венера проходит по солнечному диску…»
«Вовка, но я же не знал, что такое возможно… Я… Почему ты не сказал мне заранее?»
«Про это не говорят, — отозвался он из дальних далей. — Да ладно, не изводись. Ты прав, ничего бы все равно не получилось…»
«Зато… я… я постарался, чтобы там тебе на пути попался твой дом…»
«Не попадется, Ваня. Как он может оказаться там, если он здесь? Я же объяснял: с собой туда ничего не унесешь…»
«Вовка, прости…»
«Да ты что! Ты же ни в чем не виноват! И я ни в чем не виноват! Все было сделано как надо…»
«Стоп, — сказал я себе. — Не было никакого разговора. Прекрати выдумывать, шизофреник! Ты же так совсем полетишь с катушек…»
Я выбрался из лога. И «прекратил выдумывать». Но состояние было такое, словно внутри у меня безнадежно скулил выброшенный из дома щенок.
Теперь спешить было некуда (щенку все равно где скулить), и я, помятый, в порванных брюках, поехал домой на автобусе.
И приехал.
И что было делать?
Я лег на тахту и стал разглядывать Вовкиных бабочек… Нет, он в самом деле был художник! Какие краски, какая фантазия… Правда, я ничего не понимал в энтомологии и не мог определить, где бабочки, которые есть на самом деле, а где придуманные…
Да какая разница!
Тем более что все равно они остались в альбоме и не будут летать вокруг Вовки там. «Туда ничего нельзя унести с собой…»
Щенок перестал скулить, подрос и завыл. Негромко, но уже как взрослая собака.
Я захлопнул альбом, встал, пошел в ванную и начал привинчивать к стенке купленные Лидией пластмассовые полки. Хлипкое сооружение вроде угловой этажерки. Лидия давно наседала на меня: привинти да привинти. Работа была долгая, нудная: сверлить дырки, вгонять деревянные пробки, вкручивать шурупы. И я был даже доволен, что она такая, — помогает протянуть время и отвлекает от мыслей о Вовке. Хотя не очень-то отвлекала…
Позвонила Лидия, сказала, что не придет на обед.
— Приготовьте себе суп-скороспелку и пюре из порошка, сварите сосиски… Как поживает наш сорванец?
— Нормально, — сказал я нормальным голосом. До вечера говорить Лидии про Вовкин уход не стоило.
Полки были привинчены. Я вернулся в комнату и распахнул окно. Среди листьев клена опять сидел на суку серый и косматый кот Елисей. Морда у него была грустная — видимо, проблемы с Нюркой.
