А несчастья сыпались одно за другим. Оказалось, что спички в кармане Сергея намокли, когда он провалился между бревнами, пробираясь на баржу. Оставалось сигналить с баржи слабым фонариком. Но и фонарик не включился. В лучах закатного солнца Игорёк разглядел, что в крохотной лампочке лопнул волосок.
Если бы сохранился хоть один патрон! Можно было бы вытащить пулю, высыпать порох, осторожно раздавить лампочку, соединить волосок, сунуть в порох, нажать выключатель. Вольфрамовые усики загорятся на миг, порох тоже…
Такой способ добывания огня (испытанный мною на практике) я позже описал в повести «Та сторона где ветер». Но там у маленького Ильки изначально был патрон. У Игорька не было. Его следовало добыть со дна реки вместе с винтовкой.
Рассказывая, как Игорёк нырял за винтовкой, я отчетливо помнил, как в детстве сам плавал под плотами (дурацкая романтика пуще страха) и как однажды застрял там в проволоке. Но для меня и моих приятелей это было не больше, чем мальчишечьей дурью, а для Игорька — преодолением…
И он нырял, нырял. Последний раз — уже в глухих сумерках…
Он нырнул и сразу услышал толчки легкого дребезжащего звука. Сперва Игорёк подумал, что это кровь звенит в ушах. Но звук был слишком равномерный и далекий. Игорёк понял: «Двигатель. Пароход». Он отчаянно заторопился. Он знал, что, если пропустит пароход, почти не останется надежды помочь Сергею до утра. Если и остановит какую-то лодку, там ведь не окажется врача. А на пассажирском судне врач наверняка есть…
Несколькими гребками Игорёк растолкал черную тяжелую воду и нащупал уже знакомое бревно с острой проволокой. Потом дал течению протолкнуть себя еще на метр и ухватился за скобу.
Игорьку казалось, что он нырнул уже не пятый, а сотый раз. Он нащупывал знакомые проволочные петли, а длинный крючковатый сучок обрадовал его, словно чем-то мог помочь. «Ты здесь? — мысленно сказал ему Игорёк. — Ну, сиди».
Он успел нащупать ногами приклад винтовки еще до того, как кровь стала колотить в голову резиновым молотком. Но прежде, чем Игорёк вытащил винтовку из щели, ему пришлось выпустить из легких воздух. Теперь он не слышал шума пароходной машины. Он слышал свое сердце, каждый толчок которого отдавался в ушах гулким двойным ударом. Уцепившись пальцами ног за проволоку, Игорёк перевернулся и рванул приклад. Винтовка выскочила из щели.
Игорёк знал, что одной рукой он не выгребет из-под плота против течения, не одолеет проклятые три метра. И он стал двигаться к краю плота, перехватывая бревна левой рукой, в правой он держал винтовку. Прошло уже секунд сорок, как он был под водой.
Вода не пускала. Мягко, но настойчиво она толкала Игорька назад, в путаницу проволоки и вставших торчком бревен, под непробиваемую крышу, туда, где нет ни единого пузырька воздуха, где, наверно, даже рыбы задохнулись бы под черной неумолимой тяжестью.
Игорёк рвался к воздуху. Со скользких бревен срывалась рука. Он извивался всем телом, дергал ногами, чтобы скорей, скорей выбраться из-под плотов. Воздух был совсем близко, над головой, над бревнами. Его там было очень много, полный купол неба, до самых звезд…
Снова на пути оказалась проволока, которая помешала ему первый раз и которую он благополучно миновал во второй, третий, четвертый… Игорёк понял, что сейчас нужно бросить винтовку. Грудь и горло сдавили тугие обручи. Стало красно в глазах, словно он смотрел на солнце сквозь закрытые веки. Нужно было бросить винтовку и двумя гребками выскочить на поверхность. Иначе сейчас придется открыть рот и вдохнуть тяжелую, как ртуть, воду.
Игорёк не отпустил винтовку. Он даже сейчас помнил, что тогда придется нырять еще раз, а это он не сможет. Игорёк крикнул. Крикнул отчаянно и молча, не разжав губ. И это его отчаяние отвоевало у воды еще две секунды…
Потом он сделал все, что было задумано. Порох, фонарик, взлетевшее пламя, затрещавший на палубе костер… Пароход приближался…
Со стороны могло показаться, что мальчик дразнит широкой курткой огонь, как матадоры дразнят плащами разъяренных быков. Оранжевые блики падали на черную воду, отмеряя неравномерные взмахи: три коротких, три длинных, три коротких… Три точки, три тире, три точки. S… O… S… Это был сигнал, увидев который, ни одно судно не пройдет мимо…
Вот так и заканчивалась (должна была закончиться) повесть «Путешественники не плачут». Если не считать нескольких строчек эпилога, который имел цель окончательно убедить читателей, кто конец — благополучный. Хотя можно ли говорить о полном благополучии: ведь печаль, спрятавшаяся глубоко в душе не исчезнет совсем. Единственное спасение от нее — Дорога…
СТЕКЛЯННЫЕ ПАРУСА
Я убежден, что в старинных книгах есть живая душа. Он готова стать твоим другом и, словно взяв тебя за руку, увести в прошлые века. Берешь пухлый, в рыжем кожаном переплете том и ощущаешь давнюю жизнь — со всеми с ее подробностями, деталями, интонациями, щелканьем подков, воздухом старых городов и портовых набережных, над которыми громоздят свой рангоут пришедшие из дальних стран парусные суда…
В так называемые «доперестроечные» времена эти книги можно было еще купить на книжных развалах и в букинистических лавках. В ту пору они стоили не так уж много (а писатели зарабатывали не так уж мало). В 1989 году я купил на книжном аукцион в Свердловске книгу, изданную «въ МосквЪ, въ вольной типографiи Пономарева, 1786 года. Съ указнаго дозволенiя». Называется она«Подлинные анекдоты ПЕТРА ВЕЛИКАГО слышанные изъ устъ знатныхъ особъ въ МосквЪ и Санкт-ПетербургЪ, изданные въ свЪтъ Яковомъ фонъ Штелинымъ, а переведенные на Россiйской языкъ К. Карломъ Рембовскимъ».
В книге масса интереснейших случаев из жизни Петра Алексеевича, о которых я раньше не слыхал, не читал.Я прочел этот увесистый (почти шестьсот страниц) том почти не отрываясь. При этом любовно покачивал его в руках, поглаживал обшарпанную кожу переплета, щупал ворсистую бумагу, разглядывал старинные буквы заголовков и гравюру на шмуцтитуле, который предваряет многословное посвящение «Великой ГосударынЪ ЕКАТЕРИНЪII».
Делал гравюру какой-то «крестьянинъ» по имени «Iванъ» (а фамилию не разобрать). Видимо, это был старательный, но не очень удачливый ученик европейских мастеров. Конь у него получился слишком маленьким и добродушным, а Петр напоминает подростка, вскочившего на карусельную лошадку. Ну ладно, зато подробностей много: архитектура, корабли на Неве. А на каменный фундамент, окружающей монумент решетки, присели и беседуют о чем-то двое мальчишек. Явно из простонародья — в лаптях, в армячках и высоких (видимо, войлочных) шапках. Этакая демократичная деталь картинки! И разглядывая гравюру снова, после прочтения книги, я вдруг подумал, что на одного из этих ребят, был, наверно, похож мальчик из рассказа, записанного Я. ф. Штелиным со слов придворного механика, а затем дворцового советника Нартова.
История начинается с рассуждений, что его величеству были свойственны вполне человеческие слабости, в том числе и вспыльчивость (и в немалой степени).
