Лёнька устраивает родственникам скандал. «Вам надо, чтобы мамы не стало! Вам нужна не она, а квартира!» Махнув рукой, он случайно роняет на пол отцовские наручные часы, которые стал носить с недавней поры. Часы останавливаются. Это скверная примета… А самое скверное, что тетушка грозит написать маме в больницу о его «неправильном поведении». «И тогда во всем будешь виноват ты!»
Лёнька снова разыскивает профессора Серебровского: откровенно рассказывает про всё и просит об одном: чтобы маме не передавали писем ни от кого, кроме как от него, от Лёньки. Профессор обещает. Он говорит, что у мамы действительно тяжелое состояние. Но не безнадежное. И что ее должны перевести в кардиологическую клинику. Это далеко, в соседнем городке, зато там прекрасные условия. Об этом побеспокоился директор комбината…
Лёнькины отношения с теткой и его мужем становятся все обостреннее. Сдавленные слезы — комок в горле. Скандал за скандалом. Наконец тетя Женя «в воспитательных целях» запирает его дома. Соседская девочка Алёнка помогает Лёньке выбраться: отыскивает подходящий ключ и подсовывает его под дверь. Лёнька на свободе. А что дальше?
А в самом деле, что дальше? Я вдруг спохватываюсь, что не помню деталей. Остается одно: привести здесь абзацы плана, как они есть. В них можно уловить намек на развитие сюжета. В этом плане речь о событиях идет от первого лица — то есть от Лёньки.
«Часовщик в мастерской не хочет ремонтировать часы. Может быть, это лучше — останутся деньги, но мне тяжело. Я уйду в лес, но завтра. А что сегодня? Автобусы. Скандал с кондуктором. На набережной — лес за рекой. Где ты Володька? Ты помог бы, Володька… Есть хочется отчаянно.
Андрюшка! Он идет на концерт… «Наплевать на концерт! Что с тобой?»
Я все рассказываю Андрюшке, он ведет меня к деду. Его дед — сторож в речной гавани, живет в будке на берегу. Спокойный, щетинисто-седой. Ничему не удивляется. Ставит на стол чугунок с картошкой и молоко. «Ись идите» («Ись» — это значит «есть» на местном сибирском диалекте).
«Правда, мне здесь можно жить?»
Синева. Плеск воды под настилом. Пароход подошел к причалу…
Утром иду домой. Разговор с соседкой Леной (той, что подарила табуреты). Лена боится: «А вдруг они правда напишут и письмо все же попадет к твоей маме? Мало ли что может быть в другом городе, не уследят». Но я верю, что письмо к ней не попадет: Серебровский позаботился. Плохо другое. Я чувствую, что отчаянно соскучился по маме. Это не просто тоска. Мне ее не хватает… как воздуха. Нужен глоток, чтобы жить дальше.
Я говорю про это с Андрюшкой. Он отвечает: «Мне кажется, должен быть выход…»
Река, дед; как я жил у него. Дома появляюсь редко. Тетка требует приличий. Дед и родители Андрюшки. Мы играем в шахматы. Я бываю дома у Андрюшки, но больше он бывает у деда. Мы спим в будке на топчанах. Плеск воды и гудки. Дед ревниво любит Андрюшку, но скрывает это. Андрюшка о своих врагах. Синяк. Честное слово себе и другим. «Смелость — значит честность?» «Что бормочете?» — ворчит в темноте дед. Мы вышли на плот. Купание… «Хорошо, когда есть брат…» Но как там мама?
Тоска то притупляется, то режет ножом. Неизвестность. Чтобы добраться до мамы, нужны деньги, их нет… Андрюшка, оказывается, не зря обещал выход. Он знакомит меня с летчиком. Летчика зовут Валерий Павлович (как Чкалова!) Он обещает доставить меня в N (где клиника). «Поживешь у моей сестры». Мне просто отчаянно нужно увидеть маму…
Я решаю лететь. Летчик ждет на аэродроме (он хороший человек). Я забегаю к Андрюшке домой, чтобы попрощаться. А его нет! Со вчерашнего дня. Мать в панике. Но его отец — железный человек: «Иди, тебя ждут».
Мелочь на автобус. Но у меня еще полтора часа. У деда. Его нет. Я чувствовал, что всё случившееся связано с рекой. Лодка. Я плыву за дедом. На гавани из плотов — трое. Главный — Гриб. История Андрюшки: его увезли на безлюдный островок, чтобы не мешал шпане угонять бревна плотов, которые караулит дед. Выкрученная рука. Я вырываюсь…
Остановка рядом. Автобус должен уйти через три минуты. Бежать к автобусу? Или… С Андрюшкой ничего не случится, ну посидит на острове Робинзоном полсуток… А с мамой? Она все равно не знает, что я должен прилететь… Но мне очень надо туда … А Андрюшка?..
Автобус сейчас отойдет…
Потом, вспоминая все это, я с удивлением понимал: в долгую секунду размышления решал я лишь одно — самолет или остров? Про то, что на остров можно попасть лишь после отчаянной драки с тремя врагами (пробиться сквозь них к лодке, схватить весла, отмахаться, чтобы не догнали, не перевернули…), я и не думал, это было само собой. И я кинулся и почти пробился («Смелость — значит честность?»).
Но честность — это еще не сила. Сила была у них. Носом в землю, колено между лопаток. Потом чей-то голос. Это — отец Гриба. Наверно, тоже жулик, но что-то понял. Вместе со мной плывет за Андрюшкой…
Дома у Андрюшки.
Летчик не сможет увезти меня в N в следующий рейс, он уходит в отпуск.
…Нет, он не уходит, он тоже принял решение. Ради меня.
Но полет уже не нужен, письмо от мамы: ее скоро выпишут…
Мама вернулась. Т. Валя и д. Толя уезжают с «соблюденным приличием» на лицах. Я почти ничего не рассказываю маме, лучше ее не волновать. Но… вдруг сами собой пошли папины часы…
Я так и не знаю до сих пор: решусь ли я в нужный момент рвануть руль? Андрюшка удивился однажды: «Не знаешь?» Потом вдруг согласился: «Этого никто не знает заранее. Это, наверно, каждый раз решаешь заново…»
Письмо от Володьки.
Потом еще есть строчки плана — про велосипед, рогатку, снова про часы. Не могу уже вспомнить и понять. На велосипеде (Андрюшкином) мы, кажется вдвоем, катались по окрестностям, вдоль реки, и говорили про жизнь. Врагов мы уже не боялись ни капельки.
Да, забылись детали, но себя (как я был Лёнькой) и друга Андрюшку помню отчетливо. До мелочей. А еще помню запахи реки, сосновых плотов, сырого песка. Огоньки по берегам… Сохранились несколько строчек, которые я приготовил для самого конца.
Далеко, на середине реки, светясь квадратиками желтых окон, прошел речной трамвай. Мы уже забыли про него, когда к берегу в темноте подкралась волна. Она вздыбилась у каменных ступеней, зашумела и с ног до головы окатила нас теплой водой.
Мы не обиделись на волну. Засмеялись и побежали домой.
Короче говоря, все кончилось хорошо (или почти хорошо). По крайней мере, в то лето, в те дни… А река текла дальше — как течет время — и не отпускала меня, начинающего автора, от своих берегов. И еще одна житейская история (из тех, что я писал и рисовал в общих тетрадках), должна была развернуться на берегу.
ПУТЕШЕСТВЕННИКИ НЕ ПЛАЧУТ
…Есть у меня небольшой рассказ с названием «Путешественники не плачут». Я дал ему это название, чтобы так озаглавить сборник рассказов и тем самым «заткнуть дыру» в издательской заявке. Потому что сначала заявил большую повесть, которая именно так должна была называться. К сожалению, повесть не «склеилась».
