Словко сжал зубы.
Появился в ангаре моторист Федя, протянул свернутый апсель и жилет Смолянцева:
— Привет от вашего пассажира…
— Ох, а я и забыл! — Словко хлопнул себя по лбу.
— Немудрено при таких приключениях, — посочувствовал Федя. — Словко, тебя Каперанг зовет. Прямо сейчас, к себе в каюту. Двигай…
"Уже приехал? Как быстро!.. А зачем зовет? Ох, ясно зачем…"
Каютой (вернее, "командирской каютой") назывался кабинет начальника моршколы РОСТО в штабном домике. Там обычно проводились совещания начальства.
Словко шагнул к стеллажу с "персональными" ячейками, взял там свой берет, надел на расчесанные пальцами, давно не стриженные пряди. В ячейке же отыскал галстук и аксельбант (в плавание их не надевали). Обнаруженным в кармане платком потер пряжку с якорем. Рыжик следил за ним тревожными глазами.
— Словко, можно мне с тобой?
Очень мягко Словко сказал:
— Но тебя же не звали, так не полагается. Подожди меня здесь…
— Будут ругать?
— Ну… не съедят же, —успокоил Рыжика (и себя) Словко.
Через полминуты он постучал в синюю фанерную дверь. Услышал "войдите", шагнул через порог.
За обширным столом командирской каюты, на фоне большого штурвала, карты Орловского водоема и спасательных кругов сидели пятеро. Каперанг Соломин (в синей куртке с погонами), грузный широколицый полковник с залысинами, гладко выбритый мужчина в штатском (но похоже, что и он офицер), худой смуглый майор в камуфляжной форме. И, конечно, подполковник Смолянцев — в брезентовой (явно чужой) куртке поверх мятой, но уже сухой рубашки.
Словко бывал в этой каюте тыщу раз, без всякого душевного трепета. Но сейчас ощутил себя, будто в кабинете завуча.
— Здравствуйте, — отчетливо (и, кажется, слишком тонко) сказал он. — Дмитрий Олегович, вы меня вызывали?
— Приглашал… Подойди ближе.
Словко сделал три широких шага. Встал по-строевому. Конечно, не навытяжку, но пятки вместе, руки опущены, голова прямо…
Все смотрели на него без симпатии. Грузный полковник — набыченно, штатский — скучновато, майор — с холодноватым интересом, Смолянцев — с откровенной неприязнью. И даже Каперанг — непонятно как-то. Вернее, подчеркнуто нейтрально.
— Словуцкий, весьма неприятное дело, — сказал ему Каперанг.
— Я понимаю, — сразу отозвался Словко. — Но можно сначала один вопрос?
— Ну… если коротко.
— Что с Олегом Петровичем?
Офицеры переглянулись. Похоже, что удивленно.
Каперанг кивнул:
— Думаю, что не очень плохо. Приступ сняли Предложили лечь на обследование, но он отказался, обещал, что позже. Запросился домой, говорит, много дел. Я не дождался, чем кончится, но думаю, что отпустят…
— Спасибо, — сказал Словко. И глянул прямо: "А теперь — давайте".
Каперанг Соломин произнес очень официально:
— Вячеслав Словуцкий, подполковник Виктор Максимович Смолянцев обратился ко мне с несколькими серьезными обвинениями, которые адресованы вам…
"Ого! "Вам"! Сроду такого не было…"
— Я слушаю, Дмитрий Олегович… — На Смолянцева Словко не смотрел.
— Обвинение первое. В грубости и неуважении к старшим. Вы дерзко и непочтительно разговаривали с Виктором Максимовичем во время рейса, отказывались слушать его советы и выполнять просьбы… Второе обвинение — в неумелом управлении судном и неоправданном риске, которому вы подвергали тех, кто был на яхте. И главное — в том, что вы обманом оставили его, Виктора Максимовича, на голом острове, на ветру и холоде, без укрытия, подвергая опасности его здоровье и срывая мероприятие, на которое он спешил.
"Ну, ни фига себе!" — чуть не выпалил Словко. Хлопнул губами и… успокоился. Он по-прежнему чувствовал себя в кабинете завуча, но уже как бы в тот момент, когда все ясно и когда знаешь, как ответить. Формулировать ответы он умел (курсы отрядного пресс-центра!). Сколько раз приходилось бывать в таких переделках, защищая себя и других! И всегда было ощущение, что, если прав, ничего тебе не грозит. Потому что есть "Эспада". И в крайнем случае — сигнал "Мэйдей!" Например, как в прошлом году, когда Сережку Гольденбаума обвинили, будто он (это Сережка-то!) нюхал клей с другими третьеклассниками на школьном чердаке…
— Дмитрий Олегович, можно мне по порядку?
— Даже нужно, — кивнул Каперанг.
— Подполковник Смолянцев появился на берегу, когда мы стояли в устье Орловки. Сказал, что у него большая беда, и просил срочно доставить в город. Если беда, мы обязаны помогать. Мы пошли, хотя Даниил Корнеевич не вернулся из Полухина. Срочно же надо!.. Олег Петрович был на гроте, но у него случился приступ, грот пришлось взять мне. Господин подполковник не мог мне помочь, потому что не знает парусного дела, он только откренивал. Потом засвежело. Подошел катер, Олег Петрович перебрался в него. Господин подполковник хотел туда тоже, но ему сказали, что нельзя: с яхтой без откренки мы бы с Рыжиком не управились… По пути на Язык начались шквалы, господин подполковник… он стал нервничать. Стал требовать, чтобы мы убрали паруса и дрейфовали к подветренному берегу. Но там камни, яхту разбило бы. Мне пришлось сказать, что командую парусником я и только я имею право принимать решения. И еще я сказал… что нельзя во время такого ветра метаться по судну, как таракан в банке, это опасно. За эти слова я прошу прощения… — Словко впервые посмотрел на Смолянцева и чуть наклонил голову.
— Дальше, — сказал каперанг Соломин.
— Дальше мы подошли к острову Язык. Я дал господину подполковнику апсель, чтобы он завернулся в него от холода. Мы уменьшили парусность. Курс на базу был теперь безопасен. Моторка задерживалась, а мой матрос промок до нитки и продрог, он мог простудиться очень сильно. Я решил идти. Позвал господина подполковника. Тот стал кричать, что я спятил. У меня не было времени долго упрашивать… Как уговоришь человека, если он боится?
— Это бессовестная ложь! — взвинтился Смолянцев. — Я боялся не за себя, а за этих двух сопляков, которые по своей бестолковости готовы были утопить себя, а меня оставили там нарочно! Чтобы я опоздал сюда… по важному делу, о котором по наивной доверчивости проговорился!
— Да я тогда и не помнил про это ваше дело! — со звоном сказал Словко. — Я думал о Рыжике!.. А вы… Если честно, я был рад, что вы не пошли с нами. А то опять бы начали скакать в яхте с перепугу!.. Извините, конечно…
— Во как… — неожиданно выговорил полковник.
— Да! Между прочим, командир судна имеет право высадить пассажира, если тот ведет себя опасно.
Каперанг Соломин раздумчиво проговорил:
— Словуцкий. Я начинаю верить, что вы действительно допускали резкие высказывания в полемике с Виктором Максимовичем.
