— В самом деле, позвони, пока не отключили. А то уморим гостя...
Владик честно не прислушивался к разговору. В данный момент он снова покидал дом через окно. Теперь это было затруднительно, потому что с собой Владик уносил свернутый в трубку фотопортрет и старую дребезжащую раскладушку. Все это надо было аккуратно переправить вниз... Владик переправил. И с раскладушкой на плече бодро зашагал к библиотеке. Кроме раскладушки и фотоснимка, у
Владика был еще пластмассовый пакет, из которого выглядывал Андрюшка.
Уже вечерело...
Гоша и Рептилий Казимирович по библиотечному коридору двигались к лестнице, ведущей в башенку. Возможно, они угостились не только чаем из самовара, потому что излишне заботливо поддерживали друг друга и были крайне предупредительны.
— Мне, Георгий Лангустович, фрагменты вашей поэмы показались крайне глубокими по смыслу и преисполненными поэтической образности...
— Э... что вы, Рептилий... это... Казимирович. Боюсь, что оно... это самое... графомания...
— Соблаговолите не употреблять таких слов! Вы истинный поэт! Завтра мы еще вернемся к этой теме... И завтра же, на свежую голову, посмотрим ваш сертификат на поиски клада, о котором вы изволили упомянуть...
Они раскланялись у нижней ступеньки. Полутемная спиральная лесенка таинственно, как трап в заброшенном корабле, поскрипывала, когда Гоша поднимался к себе. Он нащупывал босыми ногами ступеньки и бормотал:
Мне памятен будет сей день новоселья...
Сперва он с бедою пришел,
И не было в нем никакого веселья,
Зато мне теперь хорошо...
Гм... надо, пожалуй... это самое... записать...
Оказавшись наверху, Гоша тут же взялся за карандаш и склонился над табуретом с бумагами. Но почти сразу его отвлекли.
— Гоша!.. Гоша-а! Вы дома?! — донеслось с улицы.
Гоша торопливо выбрался на балкончик. Внизу стоял
его юный друг с раскладушкой и прочей поклажей.
— Владик! Ты это... какой молодец, что пришел! Поднимайся скорее!
— Но библиотека уже закрыта!
— Это самое... иди с черного хода! Я отопру...
Когда они вдвоем оказались в Гошиной каютке, Владик деловито развернул раскладушку.
— Потом позаботимся как следует о вашем хозяйстве. А пока поспите вот на ней... Не на полу же...
— Громадное... это... спасибо. А тебя не заругают дома, что принес мне раскладушку?
— Никто и не обратит внимания! Она десять лет валялась на балконе никому не нужная... Только вот постели нет...
— И не надо! Гномы, они... это самое... неприхотливые...
— Гоша! А вот ваш портрет! Давайте повесим на стенку! Я нарочно кнопки прихватил...
Владик старательно пришпилил снимок к стене.
Портрет произвел на корабельного гнома впечатление. Он разглядывал его, то приседая, то вытягивая шею.
— Да... Ты, Владик, это самое... мастер... Я даже и не знал, что я такой... скажем, не совсем уродливый...
— Гоша, вы очень симпатичный!
— Да, в молодости я слышал от береговых гномих, что... это... так сказать, недурен...
Владик глянул в окно.
— Гоша, отсюда хороший вид...
— Да-да. Я это... уже любовался. Так далеко виден горизонт... — Они с Владиком вышли на балкончик. — Я давным-давно не видел моря... это... с такой высоты. Последний раз такое было, когда я забирался... это самое... на марсовую площадку «Кречета». Аполлон Филиппыч, капитан, сперва боялся, что упаду. А потом это... уже не спорил... Владик, ты не поможешь мне найти рифму к слову «марс»? У меня есть такие строчки:
Закат распахнулся над вспененным морем,
Когда я забрался на марс...
— Барс...
— Что?
— Барс. Ну, зверь такой. Очень быстрый...
— А... да!.. А что, если так?
Закат распахнулся над вспененным морем,
Когда я забрался на марс.
А клипер наш мчался в вечернем просторе,
Как в травах стремительный барс...
Ну как?
— Во! — Владик вскинул большой палец. — Замечательно!
Гоша вздохнул:
— Боюсь, что... это... не очень замечательно. Замечательно другое... То, что у меня есть... это самое... такой добрый великодушный друг... — Он обнял большущей ладонью Владика за плечо. Владик смущенно засопел. — Ты это... вот что, — сказал Гоша, придвигая Владика поближе. — Говори мне «ты»... Как это самое... полагается у друзей...
Владик благодарно кивнул.
На окраине города случилась неприятность — прокол колеса. Водитель вылез, попинал шину и сказал:
— Черт подери, чуть-чуть не доехали. Теперь возни не меньше чем на час, у меня домкрат дохлый... — Он посмотрел на мальчика. — Даже не знаю, что посоветовать. Будешь ждать или двинешь пешком? Тут до центра уже недалеко...
Мальчик тоже выбрался из машины.
— Если позволите, я пойду... Очень вам благодарен.
— Шагай, не сворачивая с шоссе, — посоветовала женщина. — Только будь осторожен, следи за машинами... Когда выйдешь на площадь, спросишь нужную улицу... Желаю тебе успехов.
— Благодарю вас, — опять сказал мальчик. Спиной вперед отступил от машины, сделал всем общий поклон и зашагал по обочине. Девочка из машины помахала вслед, но он не оглянулся.
Шоссе скрутило поворот и вывело на морской обрыв. Мальчик остановился. Он впервые — и так неожиданно! — увидел море. Он замер. Теперь, судя по всему, он не помнил о своих честолюбивых планах. Просто он смотрел на открытое море. На распахнувшуюся синеву, где видны были похожие на мазки белил далекие теплоходы...
— Вот это да... — шепотом сказал мальчик.
И в этот момент его похлопали по плечу.
За спиной у мальчика стояли трое окраинных пацанов. Загорелые и потрепанные хозяева здешних мест. Личности, в которых было много юмора и мало деликатности.
— Здрасте, — сказал самый маленький и сморщил нос.
— Добрый день, — охотно отозвался столичный мальчик.
— По-моему, ты врешь, — заметил другой, постарше. — Уже почти вечер.
— В таком случае добрый вечер.
— А ты всегда такой вежливый? — спросил третий.
— По крайней мере, стараюсь...
— А галстучек у тебя московский? — поинтересовался младший пацан.
— Да, из ЦУМа на Петровке...
