Но Скажу всем на свете: не может быть речи
О том, чтоб все это снимали в кино.
Г.Л. Ныряйло «Мои паруса», поэма
1. НОВОСЕЛЬЕ
Старая, лишенная парусов и бегучего такелажа шхуна «Кефаль», на которой жил Гоша, стояла на мертвом якоре в полукабельтове от разрушенного пирса.
Рано утром Гоша вышел на палубу.
Гоша был коренастым существом метрового роста, с большущей головой в вязаном колпаке, с добродушным лицом и бородой, с невинными круглыми глазами. Из-под длинной, до пят, полосатой фуфайки видны были громадные мясистые ступни. Гоша потянулся, сощурился на солнышко. Сделал несколько физкультурных упражнений. Оглядел бухту и берега. Мелководная маленькая бухта была заброшенной и пустой, Гоша привык к одиночеству. Но сейчас... в бухте творилось что-то необычное. Метрах в двухстах от «Кефали» откуда-то появилась плавучая платформа, на ней суетились люди. Гоша сложил два кулака в подзорную трубу, пригляделся. На платформе несколько человек возились с непонятной аппаратурой.
Гоша торопливо спустился в каютку. Здесь светил пузатый корабельный фонарь. Гоша взял старомодный сотовый телефон.
— Алло!.. Это дежурный конторы «Домгном»? Я это... извините, это Гоша говорит. То есть Георгий Лангустович с «Кефали», я здесь живу... Я это... ничего не могу понять... Какие-то люди в бухте, какие-то аппараты... Я здесь прописан тридцать лет, ничего такого не было... и, это, хотел бы выяснить. Что?! Как это так?! Даже это... не предупредили! Я, извините, буду жаловаться, да... Что — «потом»?.. Что «уносите ноги»?! Я это...
Раздались громкие, на все помещение, короткие гудки. Гоша потерянно посмотрел на телефон, отбросил его, заметался по каютке, хватая то одну, то другую вещь. Наконец схватил самое ценное — лежавшую на столе рукопись, сунул ее в матросский сундучок. Прижимая сундучок к груди, снова выскочил на палубу и, не медля ни секунды, сиганул с кормы в воду.
Киногруппа на платформе готовилась к съемке. Операторы замерли у камеры. Пожилой опытный режиссер еще раз спросил у молодой помощницы:
— Значит, все готово?
— Да, Яков Павлыч!
— Женечка, вы уверены, что на «Кефали» нет ни одного человека?
— Абсолютно, Яков Павлыч!
Он обернулся к пиротехнику:
— Ваша техника не подведет?
— Никак нет, Яков Павлыч!
— Операторы, имейте в виду: сделать дубль мы не сможем, второй шхуны не найти.
Операторы подняли над плечами большие пальцы.
Режиссер кивнул помощнице:
— Начинайте.
Она щелкнула перед объективом хлопушкой:
— Фильм «Искатели подводного клада». Эпизод «Взрыв шхуны». Дубль первый и последний...
Режиссер медленно поднял руку и резко опустил. Пиротехник нажал кнопку на пульте.
Оранжево-дымный взрыв разнес бедный парусник на куски. Полетели в воздух, посыпались в воду обломки рангоута...
— Превосходно! — возликовал режиссер. — Снимайте, снимайте!.. Э... а что там такое? Женечка, вам не кажется, что там кто-то плывет? От шхуны к берегу!
Помощница подняла бинокль.
— В самом деле...
— Но вы же утверждали, что на шхуне нет ни одного человека!
— А это не человек, Яков Павлыч. Это, судя по всему, корабельный гном...
— Какой гном?.. Какая разница!
— А корабельных гномов указом городской администрации решено считать сказочными. Значит, несуществующими. Так что не волнуйтесь, отвечать не придется...
— При чем здесь отвечать! Он же мог погибнуть!.. И может утонуть!
— Не бойтесь, Яков Павлыч. Корабельные гномы в огне не горят и в воде не тонут... Смотрите, он плывет как рыба...
Гоша плыл, толкая перед собой сундучок. Наконец он выбрался на отмель, вышел на берег, оглянулся на горящую шхуну, сокрушенно покачал головой.
— Совсем с ума посходили люди. Никаких законов, никаких правил... Что сказал бы Аполлон Филиппыч...
Он пофыркал, подергал плечами, отряхивая воду, сел на сундучок среди камней. Пригорюнился. Шхуна горела. Посреди воды суетился буксирный катерок, тащил к выходу из бухты платформу — киногруппа сделала свое дело...
Солнце поднялось уже достаточно высоко. Обсушило Гошу. Но он сидел в прежней позе и почти не шевелился, только двигал мясистыми губами. Это он сочинял подходящие случаю грустные стихи:
На берегу пустынной бухты
Сидишь ты, дом свой потеряв...
Тебе не выйти уж в моря...
Сиди, не трепыхайся зря...
— Простите, пожалуйста, вы не скажете, что случилось с «Кефалью»? — раздался вдруг ясный голосок.
Гоша вздрогнул, мигнул. В двух шагах от себя он увидел тонкие поцарапанные ноги в стоптанных сандалетках. По этим ногам боязливо повел глазами выше — мятые шортики, куцая тельняшка с дыркой на боку, голова с растрепанными, выгоревшими на солнце волосами. Это был обычный приморский мальчишка — правда, не из тех сорванцов, которым море по колено, а из той нешумной породы, что дает миру юных созерцателей, собирателей раковин и Одиноких рыболовов. На облупленном носу мальчика косо сидели большие очки — они ему не очень подходили и существовали как бы отдельно. На плече у мальчика на тонком ремешке висел тяжелый кожаный футляр.
Но даже перед лицом такого безобидного существа Гоша смутился. Он стеснялся людей, особенно незнакомых. Он втянул под полосатую фуфайку босые ступни, съежил плечи.
— Я... это... Я вас не совсем понял. То есть не расслышал, извините...
— Я спросил: не знаете ли вы, что случилось со шхуной «Кефаль»? Почему она горит?
— А... я это... да. К сожалению, знаю. Это так называемое кино. Взорвали, сняли, уплыли... и вот...
— Как жалко! Я все собирался побывать на ней, полазить в трюме: вдруг там какие-нибудь тайны...
— Да... это... в самом деле жаль... Хотя особых тайн там, к сожалению, не осталось... Я там прожил тридцать лет и могу... это... засвидетельствовать... Только вот как засунули в трюм взрывчатку, недоглядел...
— Вы с «Кефали»? — недоверчиво обрадовался мальчик.
— Увы, да...
— Значит, вы старый морской волк с парусного судна? — уважительно сказал мальчик.
— В некотором смысле... Только не волк, а... это самое... я морской гном. То есть корабельный...
— Не может быть, — тихо восхитился мальчик. — Настоящий?
— М-м... это самое... Простите, вполне.
— Я первый раз вижу гнома. Только слышал раньше... Нам про корабельных гномов рассказывал дядюшка Юферс, он сторож в здешнем яхт-клубе. Сначала он был боцманом на разных судах, потом, на пенсии уже, завел для моряков приморскую таверну «Долбленая тыква», но его разорили всякие крутые бизнесмены... Знаете, почему у него такое прозвище? Юферс — это корабельный блок с тремя дырками. Будто два глаза и рот. И вот дядюшка Юферс с таким же круглым лицом. Иногда мы с ребятами приходим к нему, и он рассказывает всякие морские истории...
