А Фаддейка вдруг улыбнулся, постукал пятками по гулкой стене и проговорил уже слегка дурашливо:
— Спорим, что я по правде был на Марсе.
— Не буду я спорить. Если был — расскажи…
— «Расскажи»… Это трудно.
Юля прогнала непонятную зябкую боязливость и, подыгрывая Фаддейке, попросила:
— А ты начни по порядку. Как ты попал туда первый раз?
— Первый раз? Это странно получилось… В общем, я попал туда с марса.
— С Марса на Марс?!
— Ну да… Не с планеты же! Марс — это марсовая площадка на корабле. На мачте. Не знаешь, что ли? А еще жених — моряк на паруснике…
— Фаддей! Я правда за ухо…
— Сама просила — расскажи!
— Не про жениха ведь! Ты сам-то на корабле как оказался?
— Это когда я был юнгой у Беллинсгаузена на шлюпе «Восток».
— Тьфу… — в сердцах сказала Юля.
Фаддейка глянул удивленно. Потом сказал покладисто:
— Ну ладно, не верь. Мы ведь сейчас не про это… Считай, что я так играл… В общем, это было в Атлантическом океане, ночью, когда еще шли в тропиках… Тепло там и темно, и звезды большущие. Я забрался на марсовую площадку, чтобы… ну, короче говоря, так захотелось…
— Как на колокольню, — тихо и уже совсем серьезно подсказала Юля.
— Да! А там… ну, на высоте всегда как-то по-особенному, не то что внизу. И я стал глядеть на звезды, и Марс тоже увидел. Я долго смотрел… А он… Понимаешь, он начал приближаться, только не сразу, сперва незаметно. А потом все быстрее. И превратился в шар, будто красная луна… Знаешь, почему так вышло?
— Почему, Фаддейка?
Он опять поколотил пятками по стенке. Вздохнул:
— Я думаю, потому, что он — Марс, и площадка — тоже марс. Вот они и притягивают друг друга, ведь все родное друг к другу тянется.
— По-моему, это ты к нему тянулся.
— Ну, наверно… раз я марсианин… Потом от него по волнам дорожка побежала, светлая такая, как от луны, только оранжевая. Даже не по волнам, а будто по воздуху, прямо к марсовой площадке. И я уже сам не знаю, как на этой дорожке оказался и бегу по ней… Она твердая такая и звонкая, будто медными листиками посыпана… Сперва мне было хорошо, весело, ничуть не страшно. А потом как-то сразу — холод, небо такое… как паста в фиолетовом фломастере. И красные пески. И камни…
— А дальше?
— Потом много всего случилось… Там и хорошее было, но много печального. Вот ты, наверно, опять скажешь, что я придумываю. А если бы я придумывал, я бы уж что-нибудь повеселее сочинил, побольше интересных приключений и поменьше грустного…
— А что там грустного?
— Много. Потому что планета в то время уже совсем гибла от предательства.
— А кто ее предал?
— Сами люди, ее жители… Потому что воевали, воевали… Если война, это ведь всегда предательство для планеты.
— А почему они воевали?
— Ну, ты задаешь вопросики! Почему люди воюют? Ты у них спроси… Для этого и на Марс не надо летать… Хорошо еще, что там нет урановой руды и они до бомбы не додумались. Да и вообще до всякой взрывчатки не додумались, только луки и всякие метательные машины. Как у нас в древности… Но все равно знаешь сколько народу погибло! Почти вся планета опустела. И стены разрушились. И песок стал засыпать леса и озера… Юль…
— Что?
— А ты могла бы нажать кнопку?
— Какую кнопку?
— Будто не понимаешь.
— А при чем тут кнопка?.. Ты же сам сказал: там нет урановой руды.
— Юль, я ведь не про «там». Я про колокольню.
Юля смотрела встревоженно и вопросительно.
— Я тебе тогда не про все рассказал, как я на колокольне… Там ведь всякие мысли были. Даже дурацкие…
— Ну… какие? — осторожно спросила Юля.
Фаддейка неровно, толчками, сделал глубокий вдох, опять забросил ноги на подоконник и обнял колени. Сказал, уткнувшись в них носом:
— Вот ты представь хорошенько. Город весь спит, огоньков почти нету… И будто вся Земля спит. А я один не сплю, будто у ракетного пульта. И у меня приказ: через пять минут нажать кнопку. И вот уже совсем другая сделается Земля. Половины Земли вообще не будет, только огонь… Ты могла бы нажать?
— Фаддейка, ну ты чего это сегодня? — жалобно сказала Юля. — Зачем про такое?
Он тихо попросил:
— Ты не виляй, а скажи: смогла бы?
— Нет, конечно…
— А если бы тебе расстрел грозил за то, что приказ не выполнишь?
— Ну и… Нет, Фаддейка, все равно не смогла бы.
— По-моему, никто нормальный не смог бы… А ведь есть люди, которые могут. Даже без расстрела, а просто так.
— Это не люди, а психи.
— Я и говорю… Значит, все мы висим на ниточке из-за психов?
— Ну… не такая уж тонкая ниточка, — со старательной бодростью проговорила Юля.
— Юль, а ты согласилась бы умереть, если бы сказали: вот ты сейчас умрешь, а за это на Земле больше никогда не будет войны?
— Конечно, — искренне сказала Юля, хотя по спине опять прошел холодок.
— Я бы тоже. Даже и не испугался бы… Ну нет, испугался бы, но все равно… Юль…
— Фаддейка! Ты все-таки давай дорасскажи про Марс!
— Да что рассказывать. Ты все равно не веришь.
— Почему? Я верю… немножко. Интересно же.
Фаддейка повозился, устраиваясь в окне, как в раме картины. Хмуро усмехнулся:
— Там все таки проще, потому что без бомб. Но все равно обидно…
— Что обидно?
— Они там все такие… храбрые и гордые. Больше всего ненавидят предательство. А сами столько веков предавали всю планету…
— А сейчас? — осторожно спросила Юля. Она уже понимала, что эта сочиненная Фаддейкой сказка стала для него как самая настоящая правда.
Он сказал устало:
— Сейчас, наверно, нет. Они кончили воевать. Может, еще спасут Марс.
— А давно кончили?
— Откуда я знаю? Там другое время… Может, сто лет назад, а может, прошлой осенью…
Осень тянулась, как серая резина. Солнце не показывалось, и каждое утро было похоже на пасмурный вечер. Не случалось ничего плохого, но хорошего тоже не случалось, и все дни были одинаковы.
Одинаковые уроки, одинаковые разговоры, одинаковые телепередачи, одинаковые замечания в дневнике. И одинаковые мамины упреки крикливые, полные суровых обещаний, но торопливые и потому не страшные.
Во дворе было сумрачно и пусто, лишь одни и те же малыши деловито давили трехколесными велосипедами палые кленовые листья. Эти листья — желтые, как подсолнухи, — были единственными светлыми пятнами. Но их быстро затаптывали…
