2
Оставляя мокрые следы на половицах, Володька выбрался из ванной. Он яростно тер полотенцем всклокоченную голову и на меня не смотрел. Я понимал, что он хочет скрыть неловкость за недавний страх.
— Одевайся в сухое, а то опять продрогнешь...
Он раздраженно шевельнул худущими лопатками (без тебя, мол, знаю) и с головой и ногами скрылся в недрах платяного шкафа. Послышались возня и хмурое ворчанье:
— Никогда ничего не найдешь...
Наконец он вылез. Вытащил модную майку, украшенную иностранными газетными заголовками, и новенькие шорты защитного цвета. Майка была ему впору, а шорты велики. Мама купила их Володьке весной, она надеялась, что сын за лето подрастет. Однако Володька вытянулся немного, но в ширину ничуть не увеличился, и штаны болтались на нем, как юбочка. Сползали.
— Ну и жизнь, — капризно сказал он.
— Надень ремень, вот и все...
Володька ехидно заметил, что эта умная мысль ему тоже пришла в голову. Но старый ремешок он потерял на пляже, а широкий командирский пояс подарил... одному человеку.
— Кому это?
— Ну... Женьке. Когда уезжала.
Он вдруг вспомнил что-то, сердито поддернул шорты почти до подмышек и схватил со стола белую веревочку. Ловко опоясался ее концом, а весь моток, не обрезая, сунул в карман.
Капроновый, тонкий шнур даже на вид был скользким. А узелок с легкомысленной петелькой выглядел совершенно ненадежно.
— Развяжется, — усмехнулся я. — И потеряешь штаны.
— Не развяжется, — рассеянно откликнулся Володька.
У него дурацкая привычка: вот так, между делом, отрицать очевидные вещи!
— Ведь развяжется, — сдерживая раздражение, сказал я. — Через несколько шагов.
Этот тип равнодушно сообщил:
— Мой узелок никто не развяжет. Кроме меня.
— На что спорим? — сухо спросил я.
Он сунул руки в карманы, выпятил живот и предложил:
— Развяжи без спора.
Ну ладно... Я поставил перед ним стул, неторопливо сел, двумя пальцами взял капроновый кончик и слегка потянул.
Узелок был прочнее, чем казалось. Я потянул посильнее. Гм... Ч-черт... Я разозлился и дернул изо всех сил! И... с чем это сравнить? Представьте, будто вас попросили порвать нитку, а оказалось, что это замаскированная стальная струна.
Узел не поддался, а Володька от рывка подлетел ко мне вплотную. Я встретился с его сердитыми глазами, и... мы поняли, что обманываем друг друга. Спорим о всякой ерунде, о веревочке, и стесняемся заговорить о главном.
Я взял Володьку за колючие холодные локти.
— Ну, что ты... Ну, давай разберемся. Чего ты испугался?
Он отвел глаза, подумал, глядя в пол. Вдруг сел ко мне на колено и полушепотом попросил:
— Помолчим немного.
— Ну... хорошо. И что будет?
— И будет... пусто.
Он это спокойно сказал, но я ощутил, как у него под майкой струнами натянулись мышцы. Тогда я плотно прижал его к себе.
Стало тихо. Перестали потрескивать спирали в электрокамине. Рыжий Митька кончил вылизывать подсыхающую шкуру и непонятно смотрел на нас.
Сначала ничего не было. Потом... потом тоже ничего не было, но... как бы это объяснить? Словно исчезли стены. Они, конечно, были на месте, и все было на месте. Но стало все ненастоящим, непрочным, как воздух. А настоящим было ощущение громадного пространства. Словно мы в ночной степи или на плоском пустом берегу под темным небом. И шум... То ли чей-то шепот, то ли осторожные волны лижут шершавый песок...
Я прикрыл глаза и прислушался. Каждым кончиком нервов, каждой клеточкой тела прислушался: что это? откуда?
Нет, было не страшно. Не грозило это ни бедой, ни опасностью. Просто незнакомое загадочное пространство подошло вплотную и словно мягким темным крылом коснулось лица.
Но если за окном поздний вечер, и ты один в комнате, и тебе одиннадцать лет... Конечно, станет жутковато.
— Наверно, это ветер, — сказал я. — Ну что ты, Володька. Это ветер и дождь. Такой неуютный вечер...
Он покачал головой и прыгнул с моего колена.
— Это не вечер. Это было еще днем... Может быть, это... она?
Оглядываясь на меня, он подошел к столу и отодвинул пачку новых учебников для пятого класса. За книгами лежала морская раковина.
Большая была раковина и не очень красивая снаружи: серая, бугристая, с длинными шипами. Свернутая в спираль со множеством витков. А внутри она была темно-розовая и казалась очень глубокой. В самой глубине ее притаилась синеватая темнота.
— Откуда это?
— Я маму проводил, пришел домой и увидел... Она лежала на подоконнике. Я думал сперва, что это мама мне ее оставила. Ну, в подарок, чтобы не скучал...
— Может быть, так и есть?
Володька с беспокойством посмотрел на меня и сказал:
— Ты ее послушай. Приложи к уху.
Я поднял раковину — тяжелую, колючую — и поднес к щеке. И сразу накатил ритмичный гул. Океанские валы ровно шли на пологий песчаный берег. Еще немного — и брызги, прилетевшие с гребней волн, осядут у меня на лице. Я прикрыл глаза. Ощущение близкого моря стало полным... И вдруг мне показалось, что Володька сказал какие-то слова. Я взглянул на него, не опуская раковину. Нет, Володька молчал, только смотрел на меня неотрывно и тревожно. А слова прозвучали опять. Они проступили сквозь шум океанского наката. И еще, еще... Сначала я просто почувствовал, что это человеческие слова. Потом понял, о чем они. И сразу же узнал голос.
Он звучал, как магнитофонная лента, склеенная в кольцо.
"Приходи, как раньше... Приходи, как раньше... Приходи, как раньше..." — звал из чужого мира мой далекий друг — трубач, командир и рыцарь Валерка...
Видимо, я очень долго слушал, и в тревожных Володькиных глазах появилось нетерпение. Тогда я опустил раковину.
— Володька, ты слышал в ней слова?
Он растерянно мигнул.
— Я думал, что показалось... Разве так бывает?
— Бывает, — сказал я.
У меня появилось странное ощущение. Была уверенность, что скоро случится что-то необычное, но не чувствовалось волнения. Наоборот, пришло спокойствие, и даже какая-то сонливость. Я сел на стул перед Володькой, улыбнулся ему и сказал:
— Это не для тебя раковина... Просто они не знали, что мы поменялись комнатами.
— Кто? — спросил Володька и придвинулся вплотную.
— Помнишь, я рассказывал? Про Город, про барабанщиков, про Канцлера? Про Валерку и Братика... Ты, Володька, решил, что это совсем сказка?
