«Ага, значит, будет втолковывать: ты поехал по Кольцу и там от своих воображаемых приключений потерял сознание… А капитанку я тоже нашел в поезде?»
— Так, значит, вы ничего не помните?
Ежики медленно (и будто со смущением) пожал плечами.
— Почему?.. Поезд помню… А еще где-то сандалии бросил, в траве. Одна хлюпала без ремешка…
— Это, наверно, в парке. Еще до поезда…
— Может быть…
«Нет, не может! Кто пустит босого пассажира на эскалатор большой станции? Там контролеров понатыкано у каждого входа — и электронных, и живых!»
— Ох, мальчик, мальчик…
— А что такого? Нельзя прокатиться по Кольцу?
— Но я же просил: не надо этого делать хотя бы несколько дней… Впрочем, не будем сейчас… — Он глянул с мягкой укоризной и опустил очки: мол, с больного, с пострадавшего, какой спрос.
Ежики тоже продолжил игру: упрямо поджал губы — ослабевший, но капризный мальчик. Вроде бы и чувствует, что виноват, а признаться не хочет.
— Вы можете подняться?
Ежики уперся в подушку локтем, сел.
— Вам надо принять ванну, переодеться в пижаму… Доктор, позовите сестру, чтобы помогла мальчику.
— Еще чего! — Он быстро встал. Покачнулся вполне натурально. — Я сам…
— Не надо ванну, это лишняя суета, — усмехнулся доктор. — Пусть валится так и спит сколько влезет. Лучшее лекарство…
— Да, но… взгляните на его ноги.
— Ну и что? Ни один мальчишка на свете не помер оттого, что лег спать с немытыми пятками.
Ежики, сердито сопя, переоделся в невесомую голубую пижамку. (Все, голубчик, теперь ты арестант. Одежду Кантор, конечно, заберет.) Незаметно он выхватил из кармана капитанки монетку, спрятал в кулаке. Потом забрался в стерильную прохладу больничной постели. Натянул простыню до глаз. Все тем же больным и капризным тоном сказал доктору:
— Здесь потолок излучает, я чувствую. Выключите. Я и так усну.
Доктор кивнул:
— Чуткий ребенок… Я выключу, не волнуйся.
Они встретились глазами — мальчишка и старый хирург. И Ежики увидел, что доктор его отлично понимает. Знает, что Ежики все помнит.
— Идемте, господин ректор.
Ежики глянул вслед, на седой затылок и прямые военные плечи доктора.
«А вот возьму и спрошу его завтра обо всем прямо! Он такой… наверно, не соврет…»
А пока надо было выгнать из головы серую давящую муть, разобраться, вспомнить все по порядку, ясно… «Ежики… Беги, малыш, беги, пока светит луна…»
Это смоделировать нельзя. Значит… Что значит?..
Но вязкая усталость навалилась тяжело и властно. Или сказалось все недавнее, или кто-то не выключил излучатель. Ежики дернулся, чтобы скатиться с кровати, из-под лучей. И не смог. Последнее, что почувствовал, — муху, которая опять шла по ступне.
Он проснулся около полудня. Вялый и спокойный. Но в глубине души — решительный. Сразу стал ждать доктора Клана. Но сперва пришла сестра Клара — веселая, с веснушками. Прикатила на столике какую-то тертую еду и сок. Щелкнула Ежики пальцем по носу.
— Выспался, бродяга? Встать можешь? Или помочь тебе… во всех делах?
Он сердито вскочил. За окном было пасмурно. Может, осень начинается? Да нет, это серый светофильтр…
— Сестра Клара, уберите там, с окна… Придумали тоже…
— Если больной скандалит, значит, дело идет на поправку…
Сидя на постели, он безучастно сжевал больничный завтрак. Темная и гулкая, как коридоры кронверка, тревога опять нарастала в нем… Пришел врач. Но не Клан, а молодой, с желтой аккуратной бородкой. С ним ассистент — чернявый и молчаливый.
— Ну, юноша, как дела?
— А где доктор Клан?
— Прихворнул.
«Все ясно».
— Нигде ничего не болит?
— Бока болят… Отлежал.
— Эт-то не смертельно…
«Они все добрые. Все ласковые… И вязнешь, как в сладком киселе…»
— Что снилось?
— Не помню… Я не понимаю: зачем меня здесь держат?! Я здоровый…
— Э, голубчик! Мы, врачи, все эгоисты. Мы тоже хотим работать. Ни одного больного в лицее за все лето, и вдруг — такой подарок. Дайте нам попрактиковаться на вас с недельку…
— С недельку?!
— Ну, пару дней… Коллега, сперва датчики, потом инъекция и массаж…
Мягкие пальцы, жужжание массажера… Полудремота… И опять уходит, сглаживается острая зыбь тревоги… Нельзя, чтобы уходила! Воины-итты, на помощь!.. Марсиане сдвигают над мальчиком щиты. Темная изнанка щитов — как сумрак той круглой комнаты, куда он сорвался с трапа. «Мама, где я?!»
— Что с вами? Беспокоит?
Итты не выдают ни мыслей, ни чувств. По крайней мере, истинных…
— Ничего. Ноге почему-то щекотно. Будто муха…
— Это бывает. Коллега, смените частоту…
Под вечер пришел Кантор.
— Как самочувствие, мальчик?
— Они задавили мне голову этим излучением…
— Да не выдумывайте, излучения нет. А голова… что поделаешь, это, Матиуш, видимо, от нервов и перегрузки… Доктор говорит, что вам полезно было бы полежать в клинике Института психотерапии у профессора Карловича.
— Какой доктор? Клан или… этот?
— Оба…
— Никуда я не поеду! Они там постараются… вместе с вами! Вы хотите, чтобы я все забыл!
— О чем вы?
Ох, Ежики! Ты же на тропе войны. Где хитрость, где сдержанность? Где итты, которые не ведают слез?
— Вы знаете о чем! О Якорном поле!.. Вы думаете, я ничего не помню? Как вы… там…
— Вы опять о своем. А я-то надеялся, что все позади… Ну, хорошо, хорошо, в любом случае плакать не следует…
— Не поеду я в клинику! Хоть силой волоките!
Кантор встал. Сказал сухо:
— Я и не настаиваю. Это будут решать ваши родственники… Вашей… э… тетушке разрешено опекунство, и через три дня вы можете отправиться домой.
Ежики откинулся на подушку, рукавом пижамы отер мокрое лицо. Вот это новость!.. Хотя… удивление и радость все равно где-то позади главного. Позади воспоминания о кронверке. О ловушке…
— …Только не делайте вид, что это для вас новость, — с упреком говорил Кантор. — Направляя жалобу во Всемирный Комитет по охране детства, вы ведь ждали именно такого ответа, не так ли?
— Во Всемирный… Я не…
— Боже мой, но зачем вы сейчас-то обманываете? Если не вы, то кто? Я туда не обращался, считал, что бессмысленно, дело увязнет в инстанциях… Тетушка тоже… А тут сообщение: жалоба лицеиста Радомира на якобы вопиющее ущемление его интересов и прав… Когда во Всемирный Комитет жалуется мальчик, они работают молниеносно. Надо же показать всему свету чуткость и оперативность… — Кантор был явно раздосадован.
