— Переведём стрелку, — сказал он. — Потом проводим Глеба до Колыча. Верно, ребята?
— Подожди, — попросил Глеб.
Он тихонько отодвинул Ямку от рычага. Постоял. Потом пошёл к вагону. Мы двинулись за ним. Глеб вскочил на площадку под "Сатурном", исчез в "Курятнике", но тут же вышел снова с сумкой на плече. Зачем-то выключил фонарь. Сумерки подступили к нам вплотную, а закат сделался ещё ярче. Рельсы под ним засветились. Они были очень прямые и убегали в дальнюю даль. Мы приехали в бесконечность, где соединились параллельные линии от Старогорска и Колыча, а отсюда колея уходила ещё дальше. Ну и правильно. Ведь у бесконечности нет ни конца, ни края! И может быть, эти две стальные нити потом тоже соединяются в одну? И пойдёт сквозь Галактику тонкий сверкающий монорельс…
Я смотрел вдоль убегающей под закат линии, и опять зазвенела в тишине Янкина музыка рельсов. Её слушали головки высокой травы, которые чётко рисовались на жёлто-розовом горизонте. И казалось, что рельсы сливаются не так уж далеко от нас.
Но куда они бегут? Кто их проложил?
Глеб сказал:
— Вот что, ребята. Не будем трогать стрелку… Если разобраться, что мне делать в Колыче? Наверно, уже и не ждёт никто. Пойду-ка я вперёд.
Мы молчали.
Пахнущая полынью бесконечность, в которой начали потрескивать кузнечики, обнимала нас. И то, что сказал Глеб, не показалось мне странным.
Янка напряжённо спросил:
— Ты решил? Ты ведь хотел домой.
— Я хотел делать своё дело… И сейчас хочу. И вот смотрю — эта дорога. Кто-нибудь знает, что там впереди? Нельзя, братцы, идти назад, когда впереди такая дорога. Потом всю жизнь себе этого не простишь… А может, это и есть главное дело — узнать, куда она ведёт. Может, про эту дорогу я напишу свою книжку…
— Если вернёшься, — тихо, но жёстко сказал Юрка.
— Ну… это уж как получится. Зато не надо метаться и выбирать.
— Что выбирать? — спросил я.
— В Старогорске я думал о Колыче. В Колыче грыз бы локти: зачем ушёл из Старогорска… от вас ушёл… А теперь всё ясно — дорога одна.
Я опять посмотрел вдаль, куда собрался шагать Глеб. Закат бледнел, рельсы угасали. Мне показалось, что на горизонте из-за тёмных трав встали какие-то тени, будто очертания странного города. Но, наверно, это поднимался туман.
Глеб сказал:
— Всё нормально, ребята. Одно плохо: надо прощаться с вами…
— Может, ещё увидимся, — прошептал я.
— Может быть, — согласился Глеб. — Ну… давайте ваши лапы.
Мы сложили руки в его огромную пятерню. Он сжал их все разом, тряхнул, выпустил. И сразу стал уходить от нас, шагая быстро и широко — не со шпалы на шпалу, а через одну. Длинный, большерукий, сутулый. Хороший такой наш Глеб…
— Глеб, подожди!
Это крикнул Юрка.
Глеб замер шагах в двадцати. Оглянулся.
— Глеб, я с тобой…
Юрка быстро пошёл к нему. И мы с Янкой, ничего не понимая, поспешили следом.
— Ты что? — сказал я Юрке.
— Всё как надо, — откликнулся он. — Всё получается в самый раз.
"Зачем? — чуть не закричал я. — Неужели тебе плохо с нами? Юрка…"
И сказал:
— Дома будет тарарам. Станут искать.
— Не станут. Тётка решит, что я уехал в Нейск. Пока разберутся…
— Но ведь разберутся же!
— К тому времени, может, и я разберусь.
— В чём?
— Да во всех этих пространствах и бесконечностях… Может, там его и найду…
— Кого? — тупо спросил я.
— Отца… Он же наверняка мотается с экипажем в субпространстве. Где же их искать, если не в бесконечности?
"Дурак ты, Юрка, — отчаянно думал я. — Что ты плетёшь? Что ты выдумал?.." Но сказать это "выдумал" я не мог. Не смел. А Янка? Он-то что молчит?
Янка молчал. Я сказал тогда отчаянно:
— Ну с чего ты взял, что он был скадермен?
— Мать же проговорилась: "Кто на Земле может сказать, где он?" А если не на Земле, тогда где?.. Я пойду.
"А как же я? Юрка! Не уходи! Ну, ладно, будь с Янкой, не обращай на меня внимания, только останься в Старогорске! Юрка-а!! Если хочешь, снова делай меня человеком! Называй меня Копейкиным! Только останься…"
Он шагнул ко мне.
— Гель, ты это… В общем, ты на меня не злись…
— Ну зачем ты идёшь, — прошептал я.
— Надо, — вздохнул он.
— Ну и убирайся! — крикнул я.
Он молчал. Не сердито, а как виноватый страусёнок Антон.
— Чёрт с тобой, — сказал я. — Всё равно через две недели я уеду в Ярксон. К отцу.
Юрка отыскал под курткой и покачал мою повисшую руку, повернулся к Янке:
— Янка, пока… Не забывай, про что говорили, ладно?
— Юр… — нерешительно сказал Глеб. — Я даже не знаю. Я, наверно, не имею права брать тебя…
Юрка коротко засмеялся:
— А ты меня и не берёшь. Я сам иду. С тобой рядом… Ну, пошли!
Я сел на тёплый рельс и смотрел, как они уходят. Их силуэты уменьшались быстро-быстро. Потом они слились в одну точку. Может быть, там, где слились в одну линию параллельные рельсы. И мы с Янкой остались одни на краю вселенной, в бесконечности, где всё громче трещали ночные кузнечики.
ДВОЕ НА РЕЛЬСАХ
Янка сел рядом со мной.
Юрки и Глеба уже совсем не было видно. Только маковки чёрной травы рисовались на закате, который всё бледнел и стал зеленоватым. Над закатом висел вверх рогами очень большой и очень тонкий месяц.
Не хотелось вставать, не хотелось ничего делать. Но не сидеть же всю ночь. Тем более, что вдруг она в этой бесконечности тоже бесконечная…
— Поедем? — спросил я у Янки.
— Ну… пожалуйста, — сказал он. И встал. Я тоже. Шурша по головкам травы курткой, пошёл к вагону. Вагон громоздился на рельсах, как тёмное чудовище. Янка вдруг сказал:
— Гель… подожди.
Я остановился.
— Вот… — проговорил он неловко. — Возьми это… Юрка велел передать. Ещё давно велел, да я как-то… не получалось. — Он сунул мне в руку что-то маленькое, плоское и твёрдое.
И я сразу понял. Догадался. Это была та арабская монетка.
— Откуда?
— Он её тогда нашёл. Долго лазил по траве… Потом говорит: отдай как-нибудь…
— Да? — сказал я, и захотелось зареветь, как в давнем дошкольном детстве, когда первый раз уезжала мама. — А сам-то… он почему не отдал?
